Дело настоящего человека. Алексей Филиппов

поздравляли встречных знакомых со светлым праздником воскресения Иисуса Христа. Знакомых было на улице великое множество, все друг друга в городе знали, потому и шли люди к накрытым столам медленно да с распухшими от добрых поцелуев губами. Всю зиму ждали они этого праздника и вот дождались. Зазвенели колокола, засияла на лицах людских радость.

      Дмитрий Иванович душевно облобызал свой ближний боярский круг, добродушно позволили поцеловать руку самым важным представителям торгового люда, и любезно пригласив к себе на обеденную трапезу митрополита Пимена, важно отправился восвояси.

      Простить-то митрополита за самовольство, князь ещё не простил, а обязанности исполнять дозволил, только в отместку Киприану за то, что тот смуту прошлогоднюю в Москве допустил. Не должен он был этого допускать. Что же это за митрополит такой, у которого народ бунтует. Не надежный это митрополит. Митрополит должен душу народную на много дней вперед знать. Только такой сана этого важного достоин. Только такому почет и уважение будет. А такому, какой смуту и бунт допускает, у князя веры нет и не место ему во главе митрополии русской.

      – Пусть пока Пимен приходом русским поправит, – решил Дмитрий Иванович сразу по приезду к сожженной Москве. – Пусть Киприан локоток покусать попробует за недогляд свой. Пусть побесится.

      Киприану за недогляд его теперь веры уж вовсе не было, крепко опростоволосился он перед князем, вот и помчали гонцы в Чухлому к опальному Пимену. Привезли того в Москву, всё как надо обустроили, да только вот все равно душа княжеская к нему не лежала. А душе-то ведь никак не прикажешь, тем более княжеской. Противен был Пимен Дмитрию Ивановичу, но раз он митрополит, то и обычаи все около него исполняться должны. Вот в угоду этим обычаям и оказался Пимен за праздничным княжеским столом.

      А гульба за столом разошлась не шуточная, разудалая гульба. Терем от этой гульбы дрожал так, что тараканы, испугавшись за свои неправедные жизни, бросились из пыльных углов наутек и со страху в Москву – реку свалились.

      Особенно на пиру Иван Всеславин разошелся. Обычно его и не замечал никто на Москве, а сегодня он такое учудил, что только держись. Такие коленца в пляске выказывал, от которых Иван Родионович Квашня зарыдал в восторге, а княгиня Евдокия Дмитриевна улыбнуться соизволила да плечиком в такт боярской дроби дернула. Всеславин-то улыбку эту заметил да пуще прежнего расплясался. Так и дробит пол ногами, так и дробит. Да не просто дробит, а все больше перед очами княгини вертится, а той тоже люба эта пляска показалась. На самую малость она из-за стола не вышла. Вот позору-то было бы. Только в нужный момент мигнул Дмитрий Иванович стольнику своему и унял тот разудалого плясуна, да в сени прохладиться водичкой студеной вывел. А веселье дальше пошло, другие плясуны между столами выскочили. Особенно смешно Петруша Чуриков отплясывал. Вот где половицы-то поскрипели, вот где им тяжко-то пришлось. Ведь весу-то в Петрушке пудов восемь, никак не меньше. Он когда от пляски умаялся, на скамью с разбегу уселся, так не выдержала