Трупорот и прочие автобиографии. Джон Лэнган

голая; длинные волосы свесились ей на лицо. К тем иероглифам, которые я нарисовал вокруг отверстия, она добавила еще несколько. В правой руке Энни держала горсть конфет, брала их по одной и кидала в колодец. Я положил нож на пол рядом с дверью и подошел к жене. Что говорить, я не знал. Не поднимая глаз и не произнося ни слова, она протянула мне конфету. Я взял ее. Это была ириска. В детстве из-за такой я лишился зуба. Тот немного шатался и, прилипнув к тянучке, вырвался из десны со сладкой острой болью, которая наполнила рот вкусом крови и сахара. Я посмотрел на сухой колодец: в темную дыру, уходящую невесть куда.

      «Ты даже не представляешь насколько», – сказала мне Энни в ночь Хэллоуина. Она была права. Я бросил свое подношение в темноту и потянулся к жене за новым.

      Самодельные монстры

      Можно ли назвать мое детство счастливым? Даже не знаю… не знаю, что вам сказать.

      Если под счастьем понимать удовлетворение физических потребностей, будь то пища, кров над головой или забота о здоровье, то да – безо всяких сомнений, я рос счастливым ребенком! Насколько помню, я никогда не голодал (если не считать обычного детского нытья, мол, «когда ужин, умираю с голоду!»). Отец давал деньги на карманные расходы; мать старалась одевать по последней моде (правда, фотографии тех лет я стараюсь не разглядывать – стыдно до жути). Стоило мне пожаловаться на малейшее недомогание, как меня срочно везли к врачу (и происходило это довольно часто: то я падал в гараже и ударялся головой о бетонный пол, то мать обнаруживала загадочную шишку у меня между бровей – в силу возраста уж не помню всех подробностей).

      Если же трактовать счастье как взаимопонимание в семье и поддержку близких, то все намного сложнее. Разумеется, я любил родителей, как и полагается всякому ребенку, но эта любовь была пронизана страхом. Я боялся не физического наказания, нет; не припомню, чтобы на меня поднимали руку, разве что изредка шлепали по заднице, когда я был совсем маленьким. Отец иногда грозился меня выпороть, но лишь на словах, чтобы я прекратил ему перечить. Я был старшим ребенком в семье. Мать долго, семь лет, не могла забеременеть, и когда я наконец появился на свет, меня чуть не задушили любовью. Возможно, именно поэтому я крайне чувствительно воспринимал малейшие перемены в родительском настроении, особенно когда родился мой младший брат, а потом – сестры. Мои чувства к родителям сложно описать одним словом: я испытывал к ним неистовую, почти животную любовь, но она была пронизана ревностью, разочарованием и чувством вины.

      Семья росла, а дом становился теснее: жилье, рассчитанное на троих, с трудом вмещало шесть человек. Отец с матерью старались выделить каждому свой уголок: диван переставили в гараж, из гостиной сделали спальню, мы с братом заняли прежнюю родительскую комнату, а сестры – мою бывшую детскую. Кстати, забавный факт: какими бы разными мы с братом и сестрами ни выросли, каждый из нас сейчас живет в большом доме, где у него есть личное пространство.

      Простите, отвлекся. Дело в том, что эмоции,