Три жизни, три мира. Записки у изголовья. Книга 2. Тан Ци

голову, впечатываясь в его губы.

      – Значит, ты думала об этом. – В голосе владыки чувствовалась улыбка.

      Она действительно думала об этом, но одно дело, когда об этом думала она, и совсем другое – когда он ее желания озвучивал. Сама она бы умерла, но не призналась.

      Она вспылила, скрывая за гневом смущение:

      – Кто об этом думал? Я только подумала, что раз уж мы женаты, то в первый раз… уж точно не я первая накинулась на вас с поцелуями. Совсем недавно… хотя все в свои руки взяла я, это было только потому, что я спала, а у спящего все в голове перепутано. Когда я бодрствую, я, вообще-то, очень сдержанная…

      Владыка перебил ее:

      – Ты права. Это я взял все… в свои руки.

      Она хотела сказать что-то еще, но ее слова утонули в поцелуе.

      Владыка закрыл глаза, и Фэнцзю обнаружила, что у него очень длинные ресницы.

      Под пологом мерцала жемчужина Ночи, светились снаружи белые деревья.

      Фэнцзю положила руку владыке на плечо, слегка наклонила голову и тоже закрыла глаза, медленно обнимая владыку за шею.

      Она едва ли сознавала, что делает. В голове у нее смутно мелькали мысли. Судьба быть вместе – действительно удивительная штука. Даже в самых смелых мечтах она никогда не воображала, что однажды владыка станет ее мужем и будет сам целовать ее так трепетно. Что однажды он так осторожно придержит ее за затылок, так беззащитно закроет глаза, так нежно прикусит ее за губу.

      Владыка, бог из богов, тот, кто вечно оставался на недосягаемой высоте Трех Пречистых, пребывая на чистой земле истинного прозрения. В мире не было никого, кто осмелился бы попытаться затянуть его в пыльный мир страстей, а она осмелилась. Осмелилась и преуспела. Она была так талантлива.

      Она заманила его в сети любви, которой он никогда не испытывал прежде. Должно быть, он еще не привык к этому чувству. Но все же не растерялся. Дун Хуа все еще шел в своем темпе, по своим правилам. Он определенно был тем владыкой, которого она всегда знала.

      Ей это нравилось.

* * *

      Некоторое время спустя Дун Хуа посмотрел на Фэнцзю, спящую в его объятьях.

      У девушки, которую он держал на руках, были тонкие, точно ивовые листья, брови, слегка изогнутые густые ресницы и припухшие розовые губы. Она выглядела намного лучше, чем когда только проснулась.

      Большой час[14] пролетел слишком быстро. Хотя Дун Хуа поступил не слишком честно, не дав Фэнцзю обрушить на него праведный гнев во второй половине этого часа, ему было все равно, честно он поступил или бесчестно, допустимо или нет. Если это было полезно, значит, хорошо.

      Сейчас важнее всего было извлечь ее душу и поместить тело в печать восстановления. Нельзя было упустить время.

      Когда через несколько месяцев ее тело исцелится и она покинет печать, выправится ли ее спутанная память? Будет ли она ненавидеть его, вспоминая свое заточение во Сне Аланьжэ? Конечно, владыка думал об этом, и от подобных мыслей у него начала слегка болеть голова. Но, в отличие от военных построений, сейчас он не мог

14

Один древнекитайский большой час равен двум совеременным. (Далее термины древнекитайской системы измерения времени см. в конце книги.)