Любовь. роман. Татьяна Столбова

жизнь состоит из частных случаев, – сказал Портнов.

      – Так я не понял, Коля, ты за или против? – спросил Вяткин.

      – Сам не знаю.

      – Если пьет, значит, за, – решил Портнов. – И вообще, Вяткин, это сложный вопрос. Передай-ка мне бутылку. Да вон ту, что рядом с Гопкало.

      Приглашенные Чичериным барды вдруг запели. Им, естественно, требовалась тишина, и все замолчали, прервав свои беседы на полуслове. Вяткин ерзал на своем стуле и, в братском порыве поддержать бардов собственным мощным вокалом, делал трагическое лицо, открывал рот, но издавать звуки все-таки не решался, ибо не знал слов.

      Первая песня Коле очень понравилась. Никакой седобородой романтики, все благородно, красиво и умно. А вот вторая, шуточная, вызвала раздражение. Мастерски написанная, она, тем не менее, была вульгарна, и грубо задела в Коле ту обнаженную еще душевную струну, которой он касаться боялся, то есть в мыслях своих обходил старательно опасные темы. Он понимал, что вот-вот сорвется, или, как сказал бы поэт Кутиков, рухнет в бездну депрессии, и тогда выбраться обратно будет трудно. Поэтому в середине песни Коля встал и вышел в туалет.

      Когда он вернулся, барды уже не пели. Нараспев читала стихи Лариса Вислова, заочница-москвичка, жена Игоря Бортникова, тоже заочника, занимающего большую должность в одном толстом журнале. Оба супруга были пьяны, и сильно. У Ларисы растрепались волосы, по подбородку размазалась губная помада. Кружевной воротничок на белой кофточке был заляпан кетчупом как кровью, что навевало довольно примитивную ассоциацию с комиссаршей Рейснер.

      Игорь под завывания Ларисы целовался с Чичериным. Так они представляли себе настоящую мужскую дружбу.

      Братья Леонтьевы, Денис и Максим, заигрывали с соседним столиком. Там сидели одни дамы, все постбальзаковского возраста, богато одетые, холеные. Бузотеры Леонтьевы тоже были пьяны, и Коля заметил внимательный быстрый взгляд Портнова, брошенный на них – Портнову уже приходилось прежде гасить их бурные ссоры. Старший, Денис, умный и тонкий прозаик, написавший пока только один, но очень необычный роман, сам красивый, высокий, изящный, после ста граммов совершенно преображался. Светлая челка его влажнела и непостижимым образом придавала ему хулиганский вид, голубые глаза стекленели, а на тонких губах появлялась наглая ухмылка. Древний инстинкт пробуждался в нем в такие моменты, и Денис, не умея вовсе с ним как-то бороться, затевал дикие драки, из которых далеко не всегда выходил победителем.

      Однажды, как рассказывал Коле Портнов, дело чуть не дошло до суда. Кому-то важному, с портфелем, Денис сломал челюсть, и спасло его только то, что и ему сломали челюсть и нос, правда, неизвестно, кто именно, так как в драке, случившейся на автобусной остановке, принимали участие человек восемь. Брат Дениса Максим, переводчик, закончивший год назад ин'яз, был поспокойнее, однако в битвах старшего, всегда имевших оттенок решающей Бородинской, сражался наравне и рядом с ним, и с явным удовольствием.