Тени за снежной завесой. Евгений Романович Черноусов

как ледяные иглы впиваются ей в лицо. Её кожа покрывалась мурашками, а дыхание вырывалось из груди белыми облачками. «Скоро уеду», – повторяла она, но в глубине души понимала, что город уже притягивает её, как магнит.

      Но больше всего Марину пугали истории. Старуха в кафе, где она завтракала, наклонилась через стол и прошептала: «Не ходите за шахту. Там… нечисть. Они ждут». Марина улыбнулась, как обычно улыбалась, когда ей рассказывали о привидениях. «Не верю в привидения», – сказала она, но в ту ночь, лёжа в постели, услышала скрип половиц в коридоре. Там, где не должно было быть дверей.

      Поездка в Киселёвск стала для Марины испытанием. Она приехала из Москвы, где кипела жизнь, где звуки автомобилей, смех людей и шум мегаполиса не давали передохнуть. Здесь же, на сибирских просторах, мир казался вымершим. Поезд, в котором она провела двое суток, едва тащился по бескрайним снежным просторам. Вагон, в котором она занимала купе, был старым, с трещинами в потолке, с которых кое-где свисали ледяные сосульки. Даже в августе, когда в Москве уже припекало солнце, здесь царила зима. Воздух в вагоне был настолько холодным, что окна покрывались инеем, а дыхание пассажиров превращалось в облака, медленно плывущие к потолку.

      Соседями Марины оказались трое: две старушки в тёплых платках, чьи лица были испещрены морщинами, как карта глубоких речных долин, и мужчина с опухшими от недосыпа глазами, который молчал, словно его язык превратился в лёд. Он сидел в углу, обхватив голову руками, и не шевелился даже тогда, когда поезд трясло на рельсах. Марина пыталась читать отчёт о реставрации старинных зданий, который ей дали перед отъездом, но буквы расплывались перед глазами, и она то и дело видела, как её собственное отражение в окне вагона искажается, будто кто-то за стеклом пытается приблизиться.

      Когда поезд наконец въехал в Киселёвск, Марина почувствовала, как сжалось её сердце. Город, казалось, сошёл со страниц старого фотоальбома. Башни церквей с зелёными куполами, покрытые слоем снега, словно пытавшегося скрыть их истинный цвет. Дома с резными наличниками, облупившейся штукатуркой и окнами, защищёнными деревянными ставнями. Даже фонари на улицах были старыми, с матовыми стеклянными абажурами, которые едва пробивались сквозь белую пелену снега. Воздух здесь пах мазутом и сыростью, и Марина, привыкшая к запахам метро и кофеен, закашлялась, вдыхая этот чуждый аромат.

      Она взяла такси, водитель которого молчал, как и мужчина в поезде, и всё время поглядывал в зеркало заднего вида, словно боялся, что увидит что-то у себя за спиной. Гостиница «Сибирь» встретила её запахом старой мебели и плесени. В её номере, расположенном на втором этаже, стояла железная кровать с тонким матрасом, комод с трещинами и окно, из которого открывался вид на церковь. Штукатурка на стенах местами отвалилась, обнажив кирпичи, и Марина заметила, что на них, словно паутина, проступили тонкие трещины. Она села на кровать, достала ноутбук и начала составлять план осмотра зданий, но каждые пять минут оборачивалась, ожидая, что за спиной появится чья-то тень.

      На следующее утро она отправилась в кафе «У Бориса», чтобы позавтракать. Местные говорили, что это старейшее заведение в городе, и действительно, стены здесь были обиты потрескавшейся кожей, а столы – из тёмного дуба, покрытого царапинами и пятнами от кофе. За стойкой стояла пожилая женщина с резкими чертами лица, которая, увидев Марину, нахмурилась. «Чай или кофе?» – буркнула она. Марина заказала кофе, но вместо горячего напитка получила чашку чёрного чая с кусочками сахара, которые не таяли даже в горячей жидкости.

      Сидя за столиком, она услышала, как за соседним столиком двое мужчин в тёплых вязаных шапках и толстых свитерах разговаривали о шахте. «Там уже сто лет никого нет, – говорил один, – но слышишь? По ночам, если прислушаться, доносятся голоса. Как будто они всё ещё там…» – «Не болтай чепухи, – перебил его второй, – это ветер гуляет по трубам». Марина усмехнулась, но улыбка мгновенно исчезла, когда она увидела, что их руки дрожат, словно от холода, а в глазах мелькнуло что-то похожее на страх.

      После завтрака она отправилась на первую экскурсию. Первым в списке был дом на улице Ленина, 17 – старинный особняк с выщербленными кирпичами и облупившейся росписью на фасаде. Марину удивило, что в окнах за ставнями едва угадывались силуэты людей, словно они всё ещё смотрели на улицу сквозь щели. Она поднялась на крыльцо, но дверь оказалась заперта. Тогда она обошла здание, рассматривая трещины в стенах и следы плесени. Внезапно она наступила на что-то ногой – это был кусок фарфоровой куклы, у которой откололась одна рука. Марина подняла её, и в тот момент, когда её пальцы коснулись холодного фарфора, она почувствовала, как по спине пробежал холодок. У куклы не было лица.

      «Что вы здесь делаете?» – голос за спиной заставил её вздрогнуть. Марина обернулась и увидела старика с длинной седой бородой, который держал в руках лопату. Его глаза были узкими, как щёлочки, а кожа – покрыта паутиной морщин. «Это частная собственность, – добавил он, – здесь нечего искать». Марина попыталась объяснить, что она архитектор, но он лишь покачал головой. «Этот дом проклят, – сказал он, – в нём живут тени. Они не любят, когда их беспокоят».

      Она вернулась в гостиницу с тяжёлым чувством. Вечером,