Теория спящего Бога. Михаил Юрьевич Белозеров

развесить, чтобы сразу всех скопом, лучше, конечно, чтоб меньше возни, – без регистрации, без суда и следствия…»

      – Кастрировать уже было, – припомнил Он и впервые позволил себе улыбнуться, ободренный дружескими манерами Директора. Губы были деревянными, словно у куклы, словно с чужого лица.

      – Так это ж когда… – кисло напомнил Вольдемар, – это еще…

      – Придется повторить, – пообещал Перец, гоняя с щеки на щеку желваки. – А то, знаете ли, отрастает…

      «… и подтереться этим самым обоснованием по этой самой третьей статье четвертого уложения бог весть какого года, с печатями и сургучами…»

      – А кто ж машину водить будет? – вежливо поинтересовался Вольдемар, красуясь в своей наглости.

      Перец сплюнул на асфальт и посмотрел, как слюна испаряется и тает в трещинах.

      – Уйду в отставку! – пожаловался он. – Вот полное Вырождение проведу и уйду. Знаете ли, музыка, цветы, сострадательные речи, слезы…

      – Какое Вырождение? – спросил Он самым безразличным голосом, чтобы только себя не выдать.

      «… а всех подзадержавшихся выставить в плоскость апробированного члена, третий знак степени, чтоб… чтоб… за самовольство и ехидничание, чтобы можно было снисходительно пожурить: «Ах, ты дурачок…» и погладить по соломенной головке.

      – То самое, которое ждали…

      – … две тысячи лет… – с пониманием вставила Натали, – то, что в Ехоне предсказано…

      – Иерихоне, – поправил Перец-Директор и вопросительно приподнял правую бровь.

      Чего он ждал от него? Раскрытия тайны? Признания? Жалкие торсионные поля.

      Вольдемар нагловато и почему-то многозначительно качнул головой и налил себе в стакан.

      Тени прятались от горячего солнца.

      – Мы теперь не шоферим, – выставляя живот, пояснил он после минутного молчания, – мы теперь в охране, – и опрокинул стакан, так что в глубине рта мелькнули полукружия белых зубов с острыми ровными краями, а потом слегка распахнул полы пиджака и похлопал ладонью по боку, где у него на желтых скрипучих ремнях висел блестящий пистолет. И если бы не эти резкие, осторожные тени за его спиной, можно было вообще ни о чем не беспокоиться.

      И тогда Он обернулся и увидел, что набережная и бескрайний пляж с золотистым ровным песком и разноцветными зонтиками над крашеными лежаками – пусты. Даже море вокруг было без радостного человеческого говора. Только вдали, под деревьями и за ними, скрестив руки за спинами, прятались черные, колкие фигуры. Еще одни соглядатаи? Не было ни времени, ни возможности разбираться.

      Где же Падамелон и Африканец? тоскливо подумал Он. И сейчас же зазвенело в ушах и противный липкий пот слабости полился по лицу.

      Странным и фальшивым все было. Слишком ярко-притягательное небо и бесцветно-прохладное море. И даже буфетчица Натали с таким милым, женским лицом под рыжей, привлекательной челкой, когда поворачивалась или делала вид, что поворачивается и уходит вглубь павильона, представала сразу невидимой, черной