Финеас Финн. Энтони Троллоп

помнишь, как он не мог заплатить за комнаты добрых девять месяцев, пока его папаша наконец не расщедрился? Не знаю, что тут такого порядочного. Мне тогда пришлось куда как несладко.

      – Душа у него прямая, Джейкоб.

      – Что мне до его души, если у него не будет денег? И как он думает жить, просиживая штаны в парламенте, когда отказался от работы? Нам он уже задолжал.

      – Он заплатил сегодня утром за два месяца и больше ни гроша не должен.

      – Тем лучше для нас. Я еще потолкую с мистером Лоу да послушаю, что он на все это скажет. Что до меня, я о членах парламента и вполовину так хорошо не думаю, как некоторые. Они горазды обещать, пока их не выберут, а после того и один из двадцати обещаний не держат.

      Мистер Банс работал в переписной мастерской и проводил по десять часов в день на Кэри-стрит с пером в руках, а после этого нередко еще два-три часа дома за тем же занятием. Человек весьма трудолюбивый, он вполне преуспел в жизни: дом его был уютен, а жена и восемь детей никогда не ходили голодными и раздетыми, тем не менее счастлив он не был, считая, что ему недостает прав политических – или, правильнее сказать, политических и общественных. Он не имел права голоса, потому что не был съемщиком дома на Грейт-Мальборо-стрит. Съемщиком был портной, державший там магазин, в то время как мистер Банс занимал всю остальную часть здания и являлся, таким образом, всего лишь жильцом, которому права голоса не полагалось. У него имелись некоторые идеи, которые он сам признавал весьма сырыми, относительно оплаты его труда: цену за лист, независимо от того, каким образом или насколько хорошо работа исполнена и без учета мнения переписчика, он не считал справедливым вознаграждением. Мистер Банс уже давно вступил в профессиональный союз и в течение двух лет платил взносы в размере одного шиллинга в неделю. Ему хотелось бороться с вышестоящими и противостоять работодателям – не потому, что он лично имел что-то против господ Фулскапа, Марджина и Веллума, которые всегда ценили его как полезного работника, но потому, что такое противостояние казалось ему проявлением мужества и борьбой за правое дело. «Если мы, рабочее движение, не хотим, чтобы нас уничтожили, – говорил Банс жене, – так нам нужно шевелиться. Или мы – или они».

      Миссис Банс была женщиной по-матерински добродушной; мужа она любила, но политику терпеть не могла. Как он ненавидел вышестоящих за то лишь, что те были вышестоящими, так она по той же причине испытывала к ним почтение. На людей беднее себя она смотрела свысока и считала обоснованным поводом для похвальбы то, что ее дети на обед всегда едят мясо. Она и правда заботилась о том, чтобы оно было на столе, пусть даже в самом малом количестве, так что и повод для гордости находился неизменно. Раз или два ей случалось переживать по-настоящему тяжелые времена – например, когда заболел ее муж, да и, скажем по правде, в тот раз, когда Финеас не платил по счетам, особенно в последние три месяца. Но она встречала невзгоды храбро и могла положа руку на сердце поклясться, что и тогда ее дети без мяса не оставались, хотя сама она, случалось, обходилась без него по нескольку