Колчан калёных стрел. Евгений Лист

Ясна немедля сложила руки на груди, почтительно заулыбалась и стала похожа на увешанную замками дверь:

      – Как скажете, Мирослав Игоревич. Пройти позвольте, сделайте такую милость.

      Соколович, не глядя, шагнул в сторону. Зоряне кивком указал дорогу след за Полянской, дескать, и ты ступай за драгоценной подружкой. Щёлкнул замком за обеими, прислонился к дверям и окаменел. Не шевелился, не дышал, не смотрел. Стоял истуканом ровно там, где Ясна вчера на пол сползала, и сжимал в руке сапоги. Попугай перемахнул на люстру и там замер, боясь моргнуть.

      Памятуя, что терпение суть величайшая добродетель, Решетовская надзорщику не мешала. Но коль скоро терпения у нее наличествовало не много, выдержала Огняна не долго. Не остыв ещё от свары, горькая и раздраженная, она с бессовестной насмешкой спросила Соколовича:

      – Мирослав Игоревич, сапоги отдадите, али так, показать принесли?

      Тот моргнул, заметил Огняну. Не сразу вспомнил, о каких сапогах речь. Поглядел на маленькую в его кулаке обувку, бросил у ног Решетовской. Дождался, когда она обуется, и только потом сказал:

      – Подпиши.

      На клетчатый стол легли перо с чернильницей и три грамоты – те, что ей полагалось подписать ещё вчера. О порядке жизни в каземате, о наказаниях за провинности и о сроке заключения.

      – Что значит – «срок заключения не определён»? – скрипучим голосом поинтересовалась Огняна, и клякса сорвалась с кончика пера на зелёную клетку стола. – Кто определит и когда?

      Она поглядела на надзорщика злющими глазами, но ему, казалось, не было до того никакого дела.

      – Подписывай, – обронил он ровно.

      – Не стану!

      Душегубка бросила перо, и чернила брызнули на бумагу.

      – Как определят срок – так и приносите, хоть слезами своими горькими подпишу, хоть кровью.

      – Страх потеряла? – пока ещё спокойно спросил Мирослав Игоревич.

      – Больше и терять-то особо нечего, – кивнула Решетовская, отодвигая стул, дабы встать.

      Надзорщик опустил на её плечо пудовую ладонь и вдавил обратно в стул. Пересилить истощенную ведьму было не трудно.

      – Повесят.

      – Правда?! – обрадовалась Огняна, и выдержка, наконец, изменила ей. Душегубка вскинула к надзорщику голову и зачастила обвиняющие:

      – А почему сразу-то нельзя было? К чему вот эти прыжки в колодец, казематы: туда не стань – сюда не ступи? Предатели с детоубийцами на соседних койках, а их не тронь! Зачем?! Чтобы чуть что – петля? Батоги? Так не страшно, не впервой!

      При упоминании предателей ладонь Мирослава Игоревича самой собой разжалась, а пронизывающие глаза сделались морозными.

      – Душегубка Огняна Елизаровна! – рявкнул он, перебивая. – Села, подписала, свободна!

      – Да западись ты, – прошипела Решетовская, подписывая все три бумаги быстрыми путанными росчерками.

      Соколович собрал грамоты, раздраженно бросил стопку ненашенских документов на её имя, три ключа на кольце и стремительным шагом вышел из комнаты.

      – Не