Огнем и мечом. Генрик Сенкевич

к атаке. С ними было также несколько запорожцев, вооруженных косами.

      Атака должна была начаться сразу со всех сторон; нападающие лодки уже подплыли на расстояние выстрела. Бока их окутались дымом. Пули, как град, посыпались на солдат поручика. Обе чайки заполнились, стонами. Через несколько минут половина казаков Скшетуского уже пала, остальные отчаянно защищались. Лица их почернели от дыма, руки устали, глаза слипались и налились кровью, приклады ружей начали жечь ладони. Большая часть их была ранена.

      Страшный вой и крик потрясли воздух. Это ордынцы бросились в атаку.

      Дым от движения всей этой массы рассеялся, и глазам представились две чайки поручика, покрытые черной толпой татар, точно два лошадиных трупа, раздираемых стаями волков. Толпа эта напирала, выла, карабкалась и, казалось, борясь сама с собою, погибала. Несколько казаков давали еще отпор, а Скшетуский стоял на мачте, с окровавленным лицом, с глубоко вонзившейся в левое плечо стрелой, и отчаянно защищался. Он казался великаном среди окружающей его. толпы; сабля его мелькала, как молния. Ударам его отвечали вой и стоны. Вахмистр с другим казаком стояли по бокам его. Минутами толпа с ужасом отступала перед этой тройкой, но, подталкиваемая сзади, снова бросалась вперед, падая под ударами сабель.

      – Живых вести к атаману! – кричали голоса в толпе. – Сдавайся!

      Но Скшетуский сдавался уже Богу: он вдруг побледнел, зашатался и рухнул на дно лодки.

      – Прощай, батька! – крикнул с отчаянием вахмистр, но через минуту упал и он.

      Движущаяся масса совершенно покрыла собою чайки.

      Глава XI

      В хате войскового конторного[4], в предместье Гассана-паши, сидели за столом двое запорожцев, угощаясь перегнанной через просо водкой, которую они без конца черпали из деревянного бочонка, стоявшего посреди стопа. Один из них, совсем почти дряхлый старик, Филипп Захар, именно и был конторным, другой – Антон Татарчук, атаман Чигиринского куреня, был человек лет сорока, высокий, сильный, с суровым выражением лица и косыми татарскими глазами. Оба говорили вполголоса, как бы опасаясь, чтобы кто-нибудь не подслушал их.

      – Значит – сегодня? – спросил конторный.

      – Чуть ли не сейчас, – отвечал Татарчук. – Ждут только кошевого да Тугай-бея, который уехал с Хмельницким в Бозавлук, где стоит орда Казаки уже собрались на майдане, а куренные еще до вечера соберутся на раду. К ночи все уже будет известно.

      – Гм! Может быть плохо! – проворчал старый Филипп Захар.

      – Слушай, конторный, а ты видел, что было письмо и ко мне?

      – Еще бы не видеть, когда я сам относил письма кошевому, а я ведь грамотный. У ляха нашли три письма, одно самому кошевому, другое – тебе, а третье – молодому Барабашу. Все в Сечи уже знают об этом.

      – А кто писал? Не знаешь?

      – Кошевому писал князь, потому что на письме была его печать, а кто к вам – неизвестно.

      – Сохрани Бог!

      – Если

4

Войсковой чиновник в Запорожье, наблюдавший за правильностью мер и весов в лавках на так называемом «Крамноу Базаре» в Сечи.