Огнем и мечом. Генрик Сенкевич

прикажу людям идти на берег.

      – А куда это вы собираетесь? – спросил Заглоба.

      – В Кудак.

      – Горячо вам там придется!

      Но поручик уже не слышал его предостережений; он вышел во двор, где при лошадях стояли казаки, почти совсем готовые в путь.

      – На коней и на берег! – скомандовал Скшетуский. – Лошадей поставить на паромы и ждать меня!

      А оставшийся в комнате старый хорунжий, обратясь к За-лобе, сказал:

      – Я слышал, что вы братаетесь теперь с казацкими полковниками и пьете с ними?

      – Это для общего блага, господин хорунжий!

      – Вы отличаетесь блестящим остроумием; кажется, что его у вас больше, чем стыда. Вы хотите задобрить казаков, чтобы, в случае их победы, они остались вашими приятелями.

      – Неудивительно, что, пострадав раз от турок я не хочу терпеть и от казаков: два лишних гриба могут испортить самый лучший борщ. А что касается стыда, то я никого не прошу делить его со мной; я выпью его сам, и, даст Бог, он не будет хуже вот этого меда. В конце концов, моя заслуга, как масло, всплывет наверх.

      В это время вернулся Скшетуский.

      – Люди уже трогаются, – сказал он.

      – Счастливого пути! – сказал Зацвилиховский, наливая чарку.

      – И благополучного возвращения, – прибавил Заглоба.

      – Вам хорошо будет ехать, потому что вода высока.

      – Садитесь, господа, выпьем остальное… Бочонок ведь невелик!

      Они присели и выпили.

      – Вы увидите интересный край, – сказал Зацвилиховский. – Кланяйтесь Гродзицкому в Кудаке. Вот солдат так солдат! Сидит на краю света, далеко от гетманского глаза, а порядок у него такой, что дай Бог, чтобы такой был во всей Польше. Я хорошо знаю Кудак и все пороги. В прежние времена я частенько ездил туда, а теперь болит душа, как подумаешь, что это прошло, миновало безвозвратно, а теперь…

      И хорунжий опустил свою седую голову на руки и глубоко задумался. Наступило молчание. Слышен был только топот коней: это люди Скшетуского выезжали на берег к байдакам.

      – Боже, – сказал Зацвилиховский, выходя из задумчивости, – прежде было лучше. Вот, как сегодня, помню, что под Хотином – это было двадцать семь лет тому назад, когда гусары Любомирского шли в атаку на янычар, – казаки в своих окопах бросали шапки и кричали Сагайдачному так, что земля дрожала: «Пусты, братку, умираты с ляхами». А теперь что? Теперь Низовье, которое должно быть оплотом христианства, пускает в пределы Польши татар, чтобы наброситься и на них, когда те будут возвращаться с добычей. Даже хуже: Хмельницкий прямо заключает союз с татарами, в (компании с которыми будет резать христиан.

      – Выпьем с горя, – прервал Заглоба, – ну что за мед!

      – Пошли мне, Боже, скорее смерть, чтобы не видеть этой международной войны, – продолжал старый хорунжий. – Этой кровью смоются обоюдные ошибки, но она не будет искупительной кровью, потому что восстанет брат на брата! Кто на Низовье? Украинцы.