Огнем и мечом. Генрик Сенкевич

кто за зверем, а кто по деревням Украины. А пока они все соберутся, в Днепре утечет много воды. К тому же одно имя князя внушает им страх, а если они узнают, что он зорко наблюдает за Чертомеликом, то, может быть, будут сидеть смирно.

      – Я могу выступить из Чигирина хоть через два дня, – сказал Скшетуский.

      – Отлично. Два или три дня ничего не значат. А вы, полковник, пошлите гонцов к коронному хорунжему и князю Доминику. Э! Да вы, я вижу, уже спите? – обратился он к полковнику.

      Действительно, Барабаш, сложа руки, крепко спала через минуту начал даже храпеть. Старый полковник, если не ел и не пил, что, между прочим, любил больше всего, то спал.

      – Посмотрите, – тихо сказал Зацвилиховский, обращаясь к Скшетускому, – варшавяне хотят, чтобы такой старик удерживал казаков! Бог с ними! Они доверяли и самому Хмельницкому, а канцлер вступал даже с ним в какие-то договоры, и мне кажется, что он жестоко накажет их за это доверие.

      Скшетуский сочувственно вздохнул. Барабаш только сильнее всхрапнул и пробормотал во сне:

      – Спаси Христос, спаси Христос!

      – Когда же вы думаете выехать из Чигирина? – спросил хорунжий Скшетуского.

      – Я подожду еще дня два, так как, вероятно, Чаплинский потребует от меня удовлетворения.

      – Не потребует! Он скорее подослал бы своих слуг, если бы вы не принадлежали к полку Вишневецкого; а задевать князя опасно даже служащему Конецпольских.

      – Я ему дал знать, что жду его, а дня через два уеду. А с саблей и своими людьми я не боюсь засады.

      С этими словами Скшетуский простился со старым хорунжим и вышел.

      Над городом стояло такое яркое зарево от зажженных на рынке костров, что можно было подумать, будто горит весь Чигирин; а шум и крики с наступлением ночи усилились еще больше. Евреи боялись выйти из своих жилищ. В одном углу толпа чабанов завывала печальные степные песни; в другом около огня плясали полудикие запорожцы, подбрасывая вверх шапки, куря и распивая кружками водку. То тут, то там начиналась драка, которую прекращали слуги старосты. Скшетуский должен был прокладывать себе дорогу рукоятью сабли; прислушиваясь к шуму и крику, он испытывал такое впечатление, точно это уже начинается бунт. Ему казалось, что он уже видит направленные на него грозные взгляды и слышит тихие проклятия. В ушах его еще раздавались слова Барабаша: «Спаси Христе, спаси Христе», и сердце его учащенно билось.

      А тем временем чабаны пели все громче и громче, запорожцы стреляли из самопалов и уже не пили, а прямо купались в водке.

      Стрельба и дикие крики долетали до ушей Скшетуского даже тогда, когда он пришел домой и лег спать.

      Глава III

      Несколько дней спустя отряд Скшетуского быстро продвигался к Лубнам. Переправившись через Днепр, отряд пошел широкой степной дорогой, которая соединяла Чигорин с Лубнами и проходила через Жуки, Семь