в середине века к радости большого семейства в сокрытом от случайного обывателя за забором с чугунными воротами под номером 14 «Б» просторном доме в два этажа с балясинами посреди двора с глубоким фонтаном по эту сторону, а по ту, с чёрного хода, там некошеный луг аж до самого зоопарка, аж до тех пор, пока не отроют там во весь луг котлован и не воздвигнут в том котловане на случай новой войны новое бомбоубежище из железа и бетона; – и обманчиво бестолковая Водопроводная с полной (или частичной) неосмысляемостью тока по ней замыслов и расстройств, объектов и субъектов, и филармония – шедевр архитектуры с плановым дефектом акустики, и батарея 411 с подлодкой на пьедестале и ореховой рощей, что скоро, вот-вот, загустеет в чащу, где, может быть, объявится еще свой Робин Гуд, ну, не Маугли ж; и арка в Отраду напротив госпиталя на Пироговской, где вас на свой страх и риск еще могут взять вопреки всему да и вылечить, и акватория гавани, созерцая которую жизнь жить не жалко, и брусчатка Французского бульвара под разноцветной из конца в конец осенью, и Аркадия, какая есть, какая была и больше не будет, – всё это тут у нас с вами, целиком не постичь, но это мы, и это наше, здесь бытийствуем мы и шутим, и цветём мы с вами и пахнем; величался страж Дар-Событием, он блюститель прав и порядков, покровитель дружб, хлебосольств, и на страже он клятв любви и разумных субординаций; он явился мне из-под купола, он дыхнул мне за шиворот тараньками со сливовицей и указал на огрех в моих умопостроениях. И вышло тут же, что, коль пораскинуть мозгами, чего делать, конечно, мы ж знаем, не хочется, но, увы, пришлось, то сразу видно, что сегодняшний наш затейник никоим образом не одалживался у досточтимого мэтра Федерико, а припадал, как и сам мэтр, непосредственно к живительным истокам площадной комедии. Вот куда. В любом случае загадочный из далекой Сибири управитель неуправимого предстал там для нас в тот день могучим адептом таких таинств, что нам, ординарным посетителям одесского цирка, в силу разных причин, доселе неведомы; и спросить негде.
По арене вдруг пурпурной в серебре и позолоте промеж вспученных вертепов и фуфыристых кулисок, проносились влево-вправо, взад-вперед и сбоку навзничь хамоватые коленца персонажей раньшей жизни.
На них глядя, дух запирало!
Они, проныры, они, ловкачи, они субчики и сводни, селадоны и жеманницы, простаки и резонёры, прокуроры и доктóры, чванные, крамольники, стряпчие, сокольники, хитрецы и лизоблюды, парвеню, льстецы, зануды, сброд, набобы, обалдуи, ротозеи на ходулях, молодухи на перинах и старухи в кринолинах, и пират на костыле и Яга на помеле – все они перемещали себя на арене впритирку друг мимо друга и от нас рукой подать, и крутили в острых ракурсах сальто мортале, и кувыркались не к месту на повышенных скоростях; они спотыкались, шлепались, пластались и шмякались, и вновь обретали упругую вертикальность, и всё для того, чтобы снова страдать, радеть, дурить и дурачиться, и рыдать горюче в сто фонтанов и звонко хохотом под купол петухов запускать, и трясти, трясти, трясти без устали накладными
