Труха. Мартин Брунов

улыбкой на лице я представлял свою жизнь подобно той, которая была у Ричарда Бойллса, богатенького сынка, всеобщего любимчика: я никогда не испытываю нужды, всегда сыт и хорошо одет, мои проблемы мелочны, и что не решает слово его отца, то решают деньги. Мне не приходится испытывать угрызения совести и стыда за то, что я такой неудачник, который не может дать отпор или не в силах получить то, что считает желанным. Желаннее всего были здоровое тело и психика; я желал быть более открытым для мира, чтобы мир, радостно аплодируя, встречал меня как Ричарда, что, явившись людям, начинал сиять в своих собственных лучах. Было до ужаса мерзко, когда я рисовал прекрасный образ себя в своих мечтах перед сном, и туда внезапно проникал призрак богатенького Ричи, который являлся навязчивым гостем, пришедшим отстоять своё право на себя даже в моих идеях, и я не мог отогнать его прочь от себя. Как незваный человек, как мучающая мысль, от которой невозможно было отбиться, – мне оставалось только бежать в самый темный угол моего сознания, и я отыскивал в этой тьме на ощупь самые колючие вещи и самые обидные записки и, кажется, с наслаждением занимался самобичеванием, вспоминал свои несчастья, и этот сладкий нектар, который я пил из чаши воспоминаний, оставлял меня таким, какой я есть. Из тёмного угла я смотрел на свою идею и завидовал ей, неспособный стать ей подобным.

      Мой дом – нечто вроде местной «Медины»: мой трёхэтажный особняк в самом сердце богатого района был бы украшением этого города, в котором сразу бы узнавали его владельцев. У меня была бы своя прислуга, которая выполняла бы все указания и дела, на которые я не желал бы тратить своё время. Как же я ненавидел тратить своё время на вещи, которые мне противны! Готовка еды, стирка, уборка, разбор писем и прочее – не дело для свободного человека, который ищет свой путь к жизни. Всякая бытовуха являлась актом смерти для сознания, которое стремится к свету, оно затуманивает путь заботами о себе и цепко держится, тем самым не отпуская, заставляя обратить внимание и отдаться этой мелочи. Я был не лучшим человеком, не входил в счёт перспективных, но иногда я видел в себе надежду на лучшее, но страх перебарывал всякую мою попытку исправить положение; мне было боязно бросить всё то, что было на тот момент, и искать себя, ибо я не знал, где моё место. Не зная, где приткнуться, было легче остаться хотя бы при том, что было, так как страх потери был сильнее желания свободы.

      Противоречие это я представлял как цепь: вот он я, щенок на привязи, рвущийся к свободным псам, грызущий свои кандалы, но в то же время бегущий обратно в конуру своего покоя, где всё так привычно и однообразно, где мне не требовалось думать над будущим, где я мог перебирать картинки прошлого и возвращаться к тем делам, которые внутри меня вызывают сопротивление им; но всё это – это то, кем я являюсь. Так тяжело избавиться от того Я, которое я тащу на себе, пусть даже будучи несвободным. Кем бы я был, стоило бы мне однажды порвать эту цепь? Этого я не знаю.

      Насквозь промокший,