Палата № 6. Антон Чехов

Буду сидеть и молча ждать, что будет.

      Утром коридорный приносит мне чай и нумер местной газеты. Машинально я прочитываю объявление на первой странице, передовую, выдержки из газет и журналов, хронику… Между прочим в хронике я нахожу такое известие: «Вчера с курьерским поездом прибыл в Харьков наш известный ученый, заслуженный профессор Николай Степанович такой-то и остановился в такой-то гостинице».

      Очевидно, громкие имена создаются для того, чтобы жить особняком, помимо тех, кто их носит. Теперь мое имя безмятежно гуляет по Харькову; месяца через три оно, изображенное золотыми буквами на могильном памятнике, будет блестеть, как самое солнце, – и это в то время, когда я буду уж покрыт мохом…

      Легкий стук в дверь. Кому-то я нужен.

      – Кто там? Войдите!

      Дверь отворяется, и я, удивленный, делаю шаг назад и спешу запахнуть полы своего халата. Передо мной стоит Катя.

      – Здравствуйте, – говорит она, тяжело дыша от ходьбы по лестнице. – Не ожидали? Я тоже… тоже сюда приехала.

      Она садится и продолжает, заикаясь и не глядя на меня:

      – Что же вы не здороваетесь? Я тоже приехала… сегодня… Узнала, что вы в этой гостинице, и пришла к вам.

      – Очень рад видеть тебя, – говорю я, пожимая плечами, – но я удивлен… Ты точно с неба свалилась. Зачем ты здесь?

      – Я? Так… просто взяла и приехала.

      Молчание. Вдруг она порывисто встает и идет ко мне.

      – Николай Степаныч! – говорит она, бледнея и сжимая на груди руки. – Николай Степаныч! Я не могу дольше так жить! Не могу! Ради истинного Бога скажите скорее, сию минуту: что мне делать? Говорите, что мне делать?

      – Что же я могу сказать? – недоумеваю я. – Ничего я не могу.

      – Говорите же, умоляю вас! – продолжает она, задыхаясь и дрожа всем телом. – Клянусь вам, что я не могу дольше так жить! Сил моих нет!

      Она падает на стул и начинает рыдать. Она закинула назад голову, ломает руки, топочет ногами; шляпка ее свалилась с головы и болтается на резинке, прическа растрепалась.

      – Помогите мне! Помогите! – умоляет она. – Не могу я дольше!

      Она достает из своей дорожной сумочки платок и вместе с ним вытаскивает несколько писем, которые с ее колен падают на пол. Я подбираю их с полу и на одном из них узнаю почерк Михаила Федоровича и нечаянно прочитываю кусочек какого-то слова «страстн…».

      – Ничего я не могу сказать тебе, Катя, – говорю я.

      – Помогите! – рыдает она, хватая меня за руку и целуя ее. – Ведь вы мой отец, мой единственный друг! Ведь вы умны, образованны, долго жили! Вы были учителем! Говорите же: что мне делать?

      – По совести, Катя: не знаю…

      Я растерялся, сконфужен, тронут рыданиями и едва стою на ногах.

      – Давай, Катя, завтракать, – говорю я, натянуто улыбаясь. – Будет плакать!

      И тотчас же я прибавляю упавшим голосом:

      – Меня скоро не станет, Катя…

      – Хоть одно слово, хоть одно слово! – плачет она, протягивая ко мне руки. –