Палата № 6. Антон Чехов

на чьи-то руки, потом недолго слышу плач и погружаюсь в обморок, который длится часа два-три.

      Теперь о Кате. Она бывает у меня каждый день перед вечером, и этого, конечно, не могут не заметить ни соседи, ни знакомые. Она приезжает на минутку и увозит меня с собой кататься. У нее своя лошадь и новенький шарабан{62}, купленный этим летом. Вообще живет она на широкую ногу: наняла дорогую дачу-особняк с большим садом и перевезла в нее всю свою городскую обстановку, имеет двух горничных, кучера… Часто я спрашиваю ее:

      – Катя, чем ты будешь жить, когда промотаешь отцовские деньги?

      – Там увидим, – отвечает она.

      – Эти деньги, мой друг, заслуживают более серьезного отношения к ним. Они нажиты хорошим человеком, честным трудом.

      – Об этом вы уже говорили мне. Знаю.

      Сначала мы едем по полю, потом по хвойному лесу, который виден из моего окна. Природа по-прежнему кажется мне прекрасною, хотя бес и шепчет мне, что все эти сосны и ели, птицы и белые облака на небе через три или четыре месяца, когда я умру, не заметят моего отсутствия. Кате нравится править лошадью и приятно, что погода хороша и что я сижу рядом с нею. Она в духе и не говорит резкостей.

      – Вы очень хороший человек, Николай Степаныч, – говорит она. – Вы редкий экземпляр, и нет такого актера, который сумел бы сыграть вас. Меня или, например, Михаила Федорыча сыграет даже плохой актер, а вас никто. И я вам завидую, страшно завидую! Ведь что я изображаю из себя? Что?

      Она минуту думает и спрашивает меня:

      – Николай Степаныч, ведь я отрицательное явление? Да?

      – Да, – отвечаю я.

      – Гм… Что же мне делать?

      Что ответить ей? Легко сказать «трудись», или «раздай свое имущество бедным», или «познай самого себя», и потому, что это легко сказать, я не знаю, что ответить.

      Мои товарищи, терапевты, когда учат лечить, советуют «индивидуализировать каждый отдельный случай»{63}. Нужно послушаться этого совета, чтобы убедиться, что средства, рекомендуемые в учебниках за самые лучшие и вполне пригодные для шаблона, оказываются совершенно негодными в отдельных случаях. То же самое и в нравственных недугах.

      Но ответить что-нибудь нужно, и я говорю:

      – У тебя, мой друг, слишком много свободного времени. Тебе необходимо заняться чем-нибудь. В самом деле, отчего бы тебе опять не поступить в актрисы, если есть призвание?

      – Не могу.

      – Тон и манера у тебя таковы, как будто ты жертва. Это мне не нравится, друг мой. Сама ты виновата. Вспомни, ты начала с того, что рассердилась на людей и на порядки, но ничего не сделала, чтобы те и другие стали лучше. Ты не боролась со злом, а утомилась, и ты жертва не борьбы, а своего бессилия. Ну конечно, тогда ты была молода, неопытна, теперь же всё может пойти иначе. Право, поступай! Будешь ты трудиться, служить святому искусству…

      – Не лукавьте, Николай Степаныч, – перебивает меня Катя. – Давайте раз навсегда условимся: будем говорить об актерах, об актрисах, писателях, но оставим в покое искусство. Вы

62

Шарабан – легкий, обычно двухколесный открытый экипаж.

63

Мои товарищи, терапевты, когда учат лечить, советуют «индивидуализировать каждый отдельный случай». – По-видимому, имеется в виду один из учителей Чехова по Московскому университету, директор факультетской терапевтической клиники Г. А. Захарьин (1829–1897), практиковавший многоступенчатый расспрос больного.