Дама с собачкой. Антон Чехов

и стал зубрить лежа, потом нечаянно уснул и, проснувшись через час, подпер голову кулаками и мрачно задумался. Ему вспомнились слова художника о том, что развитой человек обязательно должен быть эстетиком, и его обстановка в самом деле казалась ему теперь противной, отталкивающей. Он точно бы провидел умственным оком то свое будущее, когда он будет принимать своих больных в кабинете, пить чай в просторной столовой, в обществе жены, порядочной женщины, – и теперь этот таз с помоями, в котором плавали окурки, имел вид до невероятия гадкий. Анюта тоже представлялась некрасивой, неряшливой, жалкой… И он решил расстаться с ней, немедля, во что бы то ни стало.

      Когда она, вернувшись от художника, снимала шубу, он поднялся и сказал ей серьезно:

      – Вот что, моя милая… Садись и выслушай. Нам нужно расстаться! Одним словом, жить с тобою я больше не желаю.

      Анюта вернулась от художника такая утомленная, изнеможенная. Лицо у нее от долгого стояния на натуре осунулось, похудело, и подбородок стал острей. В ответ на слова медика она ничего не сказала, и только губы у нее задрожали.

      – Согласись, что рано или поздно нам все равно пришлось бы расстаться, – сказал медик. – Ты хорошая, добрая, и ты не глупая, ты поймешь…

      Анюта опять надела шубу, молча завернула свое вышиванье в бумагу, собрала нитки, иголки; сверток с четырьмя кусочками сахару нашла на окне и положила на столе возле книг.

      – Это ваше… сахар… – тихо сказала она и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

      – Ну, что же ты плачешь? – спросил Клочков.

      Он прошелся по комнате в смущении и сказал:

      – Странная ты, право… Сама ведь знаешь, что нам необходимо расстаться. Не век же нам быть вместе.

      Она уже забрала все свои узелки и уже повернулась к нему, чтобы проститься, и ему стало жаль ее.

      «Разве пусть еще одну неделю поживет здесь? – подумал он. – В самом деле, пусть еще поживет, а через неделю я велю ей уйти».

      И, досадуя на свою бесхарактерность, он крикнул ей сурово:

      – Ну, что же стоишь? Уходить так уходить, а не хочешь, так снимай шубу и оставайся! Оставайся!

      Анюта сняла шубу, молча, потихоньку, потом высморкалась, тоже потихоньку, вздохнула и бесшумно направилась к своей постоянной позиции – к табурету у окна.

      Студент потянул к себе учебник и опять заходил из угла в угол.

      – Правое легкое состоит из трех долей… – зубрил он. – Верхняя доля на передней стенке груди достигает до четырех-пяти ребер…

      А в коридоре кто-то кричал во все горло:

      – Грригорий, самовар!

      Ведьма{60}

      Время шло к ночи. Дьячок Савелий Гыкин лежал у себя в церковной сторожке на громадной постели и не спал, хотя всегда имел обыкновение засыпать в одно время с курами. Из одного края засаленного, сшитого из разноцветных ситцевых лоскутьев одеяла глядели его рыжие, жесткие волосы, из-под другого торчали большие, давно не мытые ноги. Он слушал… Его сторожка врезывалась в ограду, и единственное окно ее выходило в поле. А в поле была сущая война. Трудно было понять,

60

Впервые: Новое время. 1886. № 3600. 8 марта. С. 2. Подпись: Ан. Чехов.

Брат писателя Михаил Павлович вспоминал, что сюжет этого рассказа связан с жизнью Чехова на даче в подмосковном Бабкине, где «близ Дарагановского леса стояла одинокая Полевщинская церковь, всегда обращавшая на себя внимание писателя. В ней служили всего только один раз в год, и по ночам до Бабкина долетали только унылые удары колокола, когда сторож звонил часы. Эта церковь, с ее домиком для сторожа, у самой почтовой дороги, кажется, дала Чехову мысль написать „Ведьму“ и „Недоброе дело“». Чехов писал Григоровичу о том, что «Ведьма» была написана за одни сутки. Многие современники осуждали «натуралистические подробности» в рассказе (особенно описание грязных ног дьячка), видя в них влияние «золаизма». Чехов устранил эти подробности при подготовке сборника «В сумерках».

Критика в целом положительно отзывалась о рассказе, особо отмечая его поэтичность и мастерство Чехова-пейзажиста. Л. Н. Толстой относил «Ведьму» к числу лучших рассказов Чехова.