Перевёрнутый мир. Елена Сазанович

как же три листочка на мертвом дубе? Они для тебя ничего не значат?

      Лида искренне расхохоталась.

      – Неужели ты меня принимал за идиотку? Нет, ты и впрямь дурак. Я же прекрасно знала, что ты прицепил их ранним утром специально для меня. Мне Эдик об этом сказал, он сам видел во время утренней пробежки.

      – Но почему? Почему ты мне не сказала об этом?

      – Господи! – Лида всплеснула руками, унизанными золотыми кольцами. – Ну это же правила игры! Всего лишь! А твои листочки – часть декорации, а наши пламенные слова о любви – сценические диалоги. Неужели непонятно? Хотя, конечно, я не была к тебе равнодушной. Я так просто не могу… Я же не какая-нибудь…

      – Именно – какая-нибудь. Точнее – никакая. Я выбрал ничто и в ничто приехал. Так мне и надо.

      Лида даже не обиделась. Она по-прежнему недоуменно смотрела на меня. А какой умной мне она казалась там, в лесу!

      – Знаешь, поезжай-ка ты домой. Да и своего Чижика ты бросил зря. Возвращайся.

      Из машины раздалось нетерпеливое покашливание. Лиде стало неудобно, и она бросила взгляд на мои резиновые грязные сапоги.

      – Ну, мне пора! – Она поежилась. – В общем, не принимай все близко к сердцу. Здесь так не принято. Сердца может надолго не хватить.

      – Если здесь вообще принято иметь сердце, – усмехнулся я. И осторожно прикоснулся к меховому манто. – Кто это?

      – Норка серебристая, – с гордостью ответила Лида. Она даже распрямила плечи. Она вновь осознала свою цену. – Красиво, правда?

      Я вновь погладил мягкий мех. Мне показалось, что мои руки прикасались к безжизненному пушистому телу.

      – Семейство куньих. Высота тела до 45 сантиметров, длина хвоста до 20. Ценный объект пушного промысла.

      – Я не понимаю, – Лида с испугом отпрянула от меня.

      – Выделанная шкурка с сохранением волосяного покрова путем жирования.

      – Путем чего? – прохрипела она дрожащими губами.

      – Жирования, кода в кожу жирующих материалов вводят животные и растительные жиры для придания водостойкости, мягкости и эластичности, – завершил я. И добил слоганом из увиденной недавно в вагоне метро рекламы некоей организации защиты животных: – А смогли бы вы взглянуть в глаза этим животным?…

      Лида смотрела на меня как на сумасшедшего. Я, впрочем, ничем от такового не отличался – горящий взгляд в темноте сверкал, губы скривились в презрительной усмешке.

      – Все мертвое. Все. И норка, и ваши дома, улицы, и ваше солнце, и Эдики, и ты… Ты особенно, если такое возможно… Я приехал в мертвый город. К мертвым людям. И к мертвой любви. Я по доброй воле закопал себя вместе с вами…

      Лида не выдержала и бросилась прочь. Она бежала по мостовой, стуча каблуками. В ночной тишине этот стук напоминал удары сердца на электрокардиографе. Она подвернула ногу, сбросила одну туфлю и все быстрее и быстрее ковыляла к машине. И сердце уже отсчитывало неравномерные удары, как больное. Впрочем, в этом городе не принято иметь сердце. Только возможен вот такой стук каблуков, имитирующих его удары.

      Машина резко сорвалась с места и промчалась мимо меня.