Путешествие назад во времени. Юрий Ильин

на протяжении всей передачи (а это 10–15 минут) держит обе руки в карманах брюк. Наверное, теперь это перестало быть неприличным. Не подсказывают, значит в обществе правила приличия меняются. И, кстати, там же, в КАПУ, мне (или нам) было внушено, что в разговоре не следует размахивать руками, что руки перед едой надо мыть, а обувь всегда должна быть чистой, а лицо – умытым. Я уж не говорю об употреблении таких слов как "спасибо", "пожалуйста", "простите", "позвольте". Плюс к этому необходимость тактичного и особо вежливого отношения к слабому полу и к людям старшего возраста.

      Приятно до сих пор вспоминать требовательность к нам наших наставников по физической подготовке. Особо доставалось нам, неуклюжим и мешковатым, на 1 курсе училища (в восьмом классе). Спустя какое-то время требовательность снизилась, а ближе к концу училища нас стали подтягивать вновь, чтобы мы прилично выглядели, перейдя в офицерское училище. Вспоминается в этой связи такой случай. Для того, чтобы попасть в увольнение, командир взвода, он же офицер-воспитатель, объявил, что личные знаки (металлические пластинки с номером) нам, увольняющимся, будут выданы в спортзале после прыжков через "коня". До этого мы давно уже не прыгали, кто-то поднабрал благородного жирка. Со смехом и шутками мы зашли в спортзал. Прыжки у нас получились, но… застрял Лёва Эстеркин. У него вообще комплекция была далеко не спортивной, а к тому же, очень уж булочки ему нравились. Вот он прыгнул раз, прыгнул другой, но каждый раз перепрыгнуть "коня" не мог. Он руками дотягивался почти до конца снаряда, но не отталкивался, а садился на него. Мы его подначивали, смеялись, но потом затихли, понимая, что Лёва и в самом деле может лишиться увольнения, а вместо этого будет субботу и воскресенье осваивать "коня". А Лёва был киевлянин, и для него это значило многое: он шёл домой. Итак, Лёва потерпел неудачу в последний раз, мы стали просить офицера пожалеть нашего коллегу, но он стал строгим, официальным и собирался уходить. Лёва едва не плакал, нам его было жаль, и тут он в голосе с крайней решимостью и отчаянием заявил:

      – Товарищ майор, позвольте мне ещё, в самый – самый последний раз, попробовать.

      Офицер безнадёжно махнул рукой, хотел было пойти на выход, но вдруг остановился, взял в свои пальцы Левин личный знак и сказал:

      – Давай, но действительно в последний раз.

      Лёва отошёл подальше, глаза его от внутреннего напряжения буквально лезли из орбит, он как бы весь ушёл в свой внутренний мир, разбежался и… он не потянул руки к "коню", а со всего маху просто пролетел над ним и плашмя шлёпнулся на другой стороне на матрас. Мы замерли, офицер тоже: никто не ожидал от Лёвы такой прыти. Лёва поднялся, весь сразу какой-то обмякший, потный. Офицер и все мы на него смотрим, молчим, офицер тоже молчит. И тут Лёва произносит:

      – Ну как?

      Мы уставились на офицера. А тот протянул молча Лёве личный знак и ушёл. Мы, конечно, кинулись Лёву обнимать. Вот что значит поставленная цель! Лёва достиг её, совершив, можно сказать, личное геройство.

      Позволим