Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии. Георгий Янс

ионата в большинстве своем талантливые авторы. В третью «десятку» вошли произведения членов жюри. А все вместе, участники и судьи, составили великолепную «десятку». В названии сборника нет никакого преувеличения. Прочитайте и убедитесь.

      Поэзия

      Светлана Ширанкова. Апокалипсис в картинкахг. Москва, Россия

      У неё внутри звенят золотые гаечки…

      У неё внутри звенят золотые гаечки, гомонят бубенчики, шепчутся шестерёнки.

      К девяти утра в палату приходит нянечка, начинает мыть полы и менять пелёнки.

      Из‑за двери тянет хлоркой, тоской и плесенью; надо ждать, глотать лекарства, считать тик‑таки.

      А настанет вечер – спустится с неба лесенка, и по ней поскачут львы, козероги, раки.

      Дили‑динь‑динь‑дон – ступеньки поют под лапами, голубой телёнок тычется влажным носом…

      А врачи кололи руки, светили лампами, подарили куклу (у куклы такие косы,

      как у мамы), врали: мамочка стала ангелом и теперь живёт на самой пушистой тучке.

      А она на всякий случай кивала – мало ли? – и смеялась: трудно, что ли, соврать получше?

      В циферблате солнца зреют минуты‑семечки. Бубенцы в груди лишились последних звуков.

      Часовщик, кряхтя, встает со своей скамеечки, близоруко щурясь, тянется острой штукой,

      улыбаясь, гладит стрелки – щекотно, весело… рядом с ним крылатый кто‑то выводит гаммы…

      Ей сегодня можно будет взбежать по лесенке и пройтись по тучкам: вдруг там и вправду мама?

      Дом у дороги

      Линия фронта пересекает город,

      Каждые сутки переползая ближе.

      Вечер привычной хваткой берёт за горло:

      В «Дом у дороги» сходятся те, кто выжил.

      Ночь, просыпаясь, тощую спину горбит

      На черепичной крыше.

      Дженни стоит за стойкой, звенят бокалы;

      Нынче её коктейли излишне крепки.

      Тридцать девятый день, как отца не стало.

      Дженни всё время чудятся звуки скрипки,

      Взгляд паренька напротив подсвечен алым

      И неприятно цепкий.

      Сквозь отдаленный грохот – взлетают «Стелсы» –

      В бодром чужом похмелье не слышно фальши.

      Из автомата – песенка Боба Уиллса:

      «Губы такие сладкие…» – как там дальше?

      Папа любил танцульки, пока не спился…

      Дженни сегодня спляшет.

      Падре Филиппе перебирает чётки:

      Actus Fidei, Gloria, Pater noster[1].

      Блудные тени к окнам приникли чутко,

      Запах земли и серы щекочет ноздри.

      Парень напротив щурится из‑под чёлки,

      Тянет табачный воздух.

      Было б хоть страшно, что ли… всего лишь тускло.

      «Завтра» не будет, нет никакого риска.

      Рушатся горы, реки меняют русла,

      Море штурмует Бостон и Сан‑Франциско.

      Дженни прикончит пачку медовых мюслей

      И полбутылки виски,

      После запьет свой ужин остывшим чаем

      Из разноцветной чашки с отбитым краем.

      Море идёт к Техасу под вопли чаек.

      Ангел напротив Дженни звенит ключами

      От нежилого рая.

      Баллада о проходящих мимо

      Нарочито подробное и нарочито скучное описание обстоятельств героя: три комнатки, кухня, прихожая…

      (с) Стругацкие

      Она пережила своих детей,

      супруга, двух любовников, трех кошек,

      войну, пятнадцать лет очередей,

      комплект белья в веселенький горошек,

      которому, казалось, сносу нет

      (трофейное, еще из Бранденбурга),

      аппендицит – и пляшущий ланцет

      в руках у в стельку пьяного хирурга

      (а может, и не пьяного – как знать.

      А шрам… ей‑богу, шрам – такая малость),

      железную в амурчиках кровать –

      она в квартире в Киеве осталась,

      когда пришлось уехать в Астану, –

      на ней в последний день зачали Мишку;

      до ужаса холодную весну,

      барак, бронхит у младшего сынишки,

      нелепой смерти призрачную пасть

      (но бог отвел, заняв счастливый случай),

      любовь, надежду, чувственную страсть,

      святое материнское и сучье,

      развод, потом попытку повторить –

      удачную… почти… свекровь‑мегеру,

      и, если уж о боге говорить, –

      неверие и истовую веру,

      а после