Поймать хамелеона. Юлия Цыпленкова

кобылу шагом. Вот теперь можно было подумать без раздражения, что же делать дальше.

      Метелица вышла на берег пруда, и Воронецкий натянул поводья. После спешился и направился к берегу. Там он накинул повод на обломок сука, торчавший из ствола березы, и уселся рядом. Потом и вовсе улегся, закрыл глаза и прислушался к звукам, окружавшим его. К шепоту листвы на деревьях, к шороху травы, когда по ней бежал ветер. И тихому плеску водной ряби о берег. И жужжанию шмеля, и к чириканью невидимой пичуги. Всё это помогало измученной переживаниями душе плыть по неспешным волнам творившегося в эту минуту бытия.

      Михаил глубоко вздохнул и накрыл рукой лицо, прячась от солнца, светившего сквозь сомкнутые веки. Постепенно мысли Воронецкого вернулись в прежнюю колею, но уже без надрыва. Он снова думал о словах Осипа и Прасковьи и находил в них смысл. Верить в безумие сестры не хотелось, но ведь с ней и вправду происходило неладное. Не изменится человек без повода, а повод был! Значит, и душевное здоровье Глашеньки пошатнулось. И раз уж она не хочет открыться людям, которым всегда доверяла, так может, будет откровенна с чужим человеком? С доктором.

      И если она найдет в себе силы поделиться с доктором, то он же и поможет вернуть добрую милую сестрицу. Но к местным докторам идти не хотелось. Даже если врач не расскажет кому-то по секрету, то его прислуга может проболтаться. Значит, надо ехать туда, где про Воронецких никто не знает, и где лучшие доктора – в столицу. В Петербург.

      Да и Глаше, должно быть, тяжко здесь. Может, оттого и закрылась в себе, отгородилась от всех. Из дома совсем выходить перестала. Душно ей под отчим кровом, тайна собственная давит. Тогда и поездке рада будет. А там, глядишь, и доктор не понадобится, сама оттает вдали от поместья.

      А мысль-то хороша! И Михаил почувствовал, что на душе стало не только спокойно, но и легче. Настроение заметно улучшилось, и Воронецкий улыбнулся.

      – Как хорошо, когда человеку радостно, – услышал он незнакомый мужской голос и порывисто сел.

      Рядом стоял мужчина лет сорока. Светловолосый, с глазами желтовато-зеленого цвета. Нет, вроде бы и зеленые были глаза, но у зрачка цвет переходил в желтоватый. И когда незнакомец на миг повернулся к солнцу, глаза и вовсе стали желтыми.

      – Доброго дня, милостивый государь, – приподнял шляпу мужчина. – Разрешите представиться: Полянский Алексей Дмитриевич. Великодушно прошу простить, что нарушил ваше уединение, но я, знаете ли, заблудился. Вот такая штуковина вышла, – он как-то совсем по-детски наивно улыбнулся и развел руками. – Не возражаете?

      Михаил указал на место рядом с собой.

      – Извольте, – а после представился сам: – Местный помещик Воронецкий Михаил Алексеевич.

      – Так мы с вами почти тезки, – ответил господин Полянский и рассмеялся собственной шутке, но вдруг заметно смутился: – Простите, я бываю нелеп, и, к сожалению, часто. Но каков уж есть, – и опять на его губах играла эта открытая улыбка ребенка, совсем неподходящая мужчине его возраста.

      – Ну что вы, – улыбнулся в ответ Михаил, –