Не согреши. Екатерина Алфёрова

сосудов. Уверяю вас, ничего серьёзного, но операция тогда продлится дольше.

      – Мне без разницы, времени у меня достаточно. Спасибо за предупреждение, господин хирург.

      «Какой же он заноза в заднице, – подумал Сэн, но улыбнулся, словно пациент мог видеть улыбку, – не скажешь даже, что частенько благотворительностью занимается».

      Подошла медсестра с какой-то блестящей штукой в руке, похожей на тюбик помады.

      – Господин Дорном, сейчас я сделаю укол. Это наркоз. Вы почувствуете сонливость, возможно, слабое головокружение, это пройдет. Во время операции вы будете крепко спать.

      Келвин кивнул. Медсестра протерла ватой, смоченной в дезинфицирующей жидкости, будущее место укола и поднесла инструмент к вене. Прислонив к коже один торец цилиндра, нажала на противоположный, игла впилась в вену и нырнула обратно. Медсестра, все так же улыбаясь, убрала инструмент, протерла ваткой место укола и повернулась к Келвину.

      – Вот и все, господин Дорном. Скоро мы приступим.

      Его не попросили посчитать до десяти, но это не понадобилось: Келвин даже не слышал последних слов медсестры.

      2

      Келвина тошнило. Он с трудом разлепил глаза, сощурился от яркого света. Первая мысль, промелькнувшая в его одурманенной голове, была

      как прекрасно я жив несмотря на все риски о которых говорил этот хирург непохоже что он вообще компетентный специалист

      Глаза более-менее привыкли к свету, и Келвин увидел над собой кругляши ламп. Живот не болел. Келвин порадовался, что после операции чувствует себя нормально, даже хорошо, но потом поймал себя на мысли, что

      да я вообще ни хрена не чувствую неужели наркоз еще действует?

      Объяснение логичное. Он отвел взгляд от ламп, чтобы осмотреться, раз уж глаза привыкли к этому мертвенно-белому больничному свету. Стандартная палата: выкрашенные в светло-бежевый стены, мультимедийный экран, встроенный в одну из них, какие-то черно-белые фотографии в рамках, прозрачный стол, вероятно, сделанный из крепкого стекла, такой же стул рядом, на столе красная офисная папка, книжка в коричневой обложке, у которой отваливается корешок, недоеденный шоколадный кекс на желтой картонной тарелке.

      Взгляд Келвина задержался на кексе. Он не помнил, чтобы ел что-то подобное перед операцией. Черт, он вообще не ел сладкое с тех пор, как его желудок превратился в скрученный комок боли. Жесткие диеты – вот, что он соблюдал на протяжении последних семи лет. Он мог написать солидный кулинарный том об одних только кашах: овсяной, пшенной, манной, гречневой, гороховой, рисовой, полбяной. Он знал десять способов приготовления каши из кускуса, но шоколадный кекс? Возможно, его оставила медсестра или сиделка, потому что Келвин кто угодно, но не самоубийца. Нет, самоубийцам прямая дорога в Хед, да не куда-нибудь на верхний уровень, где прохлаждаются предатели, а в нижний, чтобы страдать вечность. Нет, Келвину дорога только в Нойвен, он жил, соблюдая все условные заповеди. Четких правил религия не устанавливала, вот и приходилось изгаляться, придумывая собственные пути очищения.