За гранью кочевого солнца. Esperanza

они вдохнули воздух свободы. Он пьянил их, сводил с ума, лишал рассудка и всякой жалости к тем, кто столько лет издевался над ними. В этом хаосе под горячую руку разбушевавшейся толпы попадали не только холуи помещиков, но и случайные, ни в чём не повинные люди. Такова была суть русского бунта.

      – Что, мсье, страшно стало? – здоровый, рослый парень лет восемнадцати, по имени Андрейка, с дубиной в руках склонился к лежащему на земле французу. – Помощи просишь у нас? Эка ты, какой внимательный стал! А до этого смотрел на нас, как на дикарей. Почто нос воротил?

      Иностранец дрожащими руками пытался приподняться. Те, кого он вчера презирал, внушали ему животный ужас. Его серо-зелёные глаза потемнели и расширились от паники. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что пожар и падение из окна – далеко не самое страшное, что с ним могло случиться.

      – À l'aide, mon Dieu! (Помогите, ради Бога!) – он слабо поднял руку в мольбе.

      Андрейка хмыкнул.

      – Помощь моя нужна? Получай!

      Он занёс дубину и со всей силы обрушил её на голову француза. Раздался глухой удар. Всегда щеголеватый, аккуратный француз не успел даже вскрикнуть – его тело вздрогнуло и бездыханно рухнуло на землю.

      – С этим покончено! – парень ощутил прилив силы, кровь ударила в голову. Ему было мало. Он жаждал мести, жаждал видеть страх в глазах господ.

      – Бей остальных кровопийц! – Андрейка, в страшном возбуждении, указал окровавленной дубиной на пожилого дворецкого, который, отчаянно оглядываясь, пытался скрыться.

      Толпа взревела и бросилась за ним, улюлюкая во всю мощь.

      Щербатов очнулся. Он с трудом поднялся на колени и прижал к себе дочь, пытаясь осознать – жива ли она?

      – Барин! – раздался рядом шёпот.

      Кто-то осторожно коснулся его плеча.

      Дмитрий Михайлович обернулся и увидел знакомое лицо старого Андрона. В глазах крестьянина не было ни злобы, ни ненависти – лишь тяжёлая, усталая скорбь.

      – Вам нельзя оставаться здесь. Бежать надо, пока люди не заметили, – старик тяжело дышал, нервно вытирая потный лоб подолом рубахи. – Не хочу твоей крови, барин. Обещал покойному батюшке твоему, Дмитрию Алексеевичу, оберегать тебя.

      Позади него стояла потрёпанная коляска, запряжённая древним, обессиленным гнедым мерином.

      – Садись и гони прочь, чтобы духу твоего здесь не было. Попробуешь вернуться – мужики отыщут, и ничто тебя тогда не спасёт.

      Щербатов хотел было возразить, но вдруг увидел, как к дому стремительно приближается толпа. В отблесках огня сверкали лезвия топоров, горели факелы.

      Подхватив дочь, он осторожно уложил ее в коляску, судорожно запрыгнул на козлы и пришпорил лошадь.

      Преследование было яростным. Но, несмотря на почтенный возраст, гнедой мерин, словно чувствуя опасность, рванул вперёд, и вскоре разъярённые крестьяне остались позади.

      Дорога была пустынной. Лишь стук копыт одинокой, уставшей лошади да негромкий звон колокольчика нарушали тишину ночи.

      Небо