Прокляты и убиты. Виктор Астафьев

показательные расстрелы. По-ка-за-тель-ные! Вос-пи-та-тель-ные! Рас-стре-лы! Понял?

      – Что за чушь? Как это можно расстрелами воспитывать?

      – Воспитывать нельзя, напугать можно. Средство верное, давно испытанное и белыми, и красными. С этим средством в революцию вошли, всех врагов одолели.

      – Та-ак! Дожили!

      – Да, да. Дожили!

      Гость и хозяин помолчали. Щусь неслышно разлил по кружкам остатки водки, подсунул посудину гостю. Выпили и долго сидели неподвижно. Лампа, стоявшая на деревянной полочке, было запыхавшая от жары и отсутствия кислорода, успокоилась, светила теперь ровно, струя унылый свет сверху, но в землянке с белым пятнышком окошка в стенке, под потолком, все равно было глухо, сумеречно и душно.

      – Ты всем командирам предупреждения?

      – Только тем, кому доверяю.

      – Спасибо.

      – Не за что.

      – Рискуешь, Лева. В нашей армии насчет доверия в последние годы…

      – Дальше фронта не пошлют, больше смерти не присудят. Я ведь тоже прошусь туда, только не так, как ты, другими способами. Пишу рапорты. Четыре уже написал.

      – Чего тебе здесь-то не сидится?

      – Да вот не сидится. Думаю, что после суда этого дурацкого, многих происшествий в полку, твоих пьяных выходок и демонстраций у штаба полка просьбу мою все же удовлетворят.

      – И пошлют в особый отдел фронтовой части. Мешками кровь проливать?

      – Необязательно, Алексей Донатович, необязательно. Да и какое это имеет значение?

      – Имеет, имеет. Уже в трех километрах от передовой полегче, в тридцати совсем легко.

      – Боюсь, что там, под Сталинградом, война совсем другая, чем на озере Хасан.

      – Да, пожалуй.

      – Боюсь, что ты, Алексей Донатович, мало про меня знаешь, несмотря на давнее знакомство. Боюсь, что неприязнь твоя ко всем тыловикам, и ко мне в частности, не совсем обоснованна. Ты вот даже отчества моего не знаешь. Не знаешь ведь?

      – Не знаю? Хо, правда ведь не знаю.

      – Соломонович мое отчество. Лев Соломонович, ваш покорный слуга. – Скорик слегка наклонил голову, и как бы давно не чесанные волосы съехали на его массивный, далеко к темени взошедший лоб. – Сирота Скорик по собственной воле, сирота-одиночка, ни родителей, ни жены, ни детей. Родителей предал, жену не завел, детей пробовал делать, может, где-то они и есть, да голосу не подают. Слушай, больше водки нет?

      – Нету. Но я могу достать. Живет тут одна…

      Не дожидаясь позволения, Щусь голоухом выскочил на улицу. Скорик смахнул с подушки песок, прилег на койку и поглядел на мило улыбающуюся артистку.

      – Ну что, товарищ Серова? Как твоя жизнь молодая протекает? Лучше нашей ай нет?

      Сообразительный младший лейтенант решил, что ради одной пол-литры бродить поздно вечером по земляному городку и тревожить людей не стоит, занял две. Они со Скориком постепенно обе бутылки прикончили