Охотники. Алексей Александрович Агапов

но – желание затухает, когда Андрей Иванович открывает печь, чтобы вынуть завтрак: картошка.

      Михаил первым садится за стол. Мы едим, макая клубни в солонку.

      Иванова нет двое суток. Вчера поисковая бригада прочёсывала лес от места облавы до дороги, потом в обратную сторону – до братских могил. Никаких следов. Если такие и были, их укрыл снег.

      Сегодня, говорит Андрей Иванович, снега быть не должно. Снаружи нас обдаёт холодом, но мороз умеренный, без перегиба.

      Бежим по хрупкому снегу. Даже вблизи опушки лес плотный, но деревья будто расступаются перед нами, открывая дорогу. Лыжи слушаются меня теперь; я бегу с удовольствием, мне легко дышать. Хмурое настроение утра рассеивается, будто снег с потревоженной ветки, падает на каждом шагу, оставаясь лежать на лыжне позади меня. Я надеюсь не подобрать его на обратном пути.

      Мы приходим в деревню. Ещё вчера Андрей Иванович сговорился с местными о том, чтобы взять собак для поиска Иванова. Трое мужчин вызываются идти с нами в лес. Мне не хочется никуда идти. Я говорю об этом Михаилу, который смотрит мне в лицо и, что-то решив про себя, уходит.

      Я остаюсь в деревне. Собачатник, тот самый, у которого мы брали Гермеса, приглашает меня к себе. У него просторная изба в несколько комнат; пол, хоть и видно, что его убирают, будто оброс собачьей шерстью, и мне становится неуютно, когда, разувшись, я оглядываюсь по сторонам в надежде увидеть тапки, но не нахожу их.

      Старик ведёт меня в зал и, по традиции домостроя, усаживает в красный угол. Собаки – их здесь не меньше десятка – чувствуют себя хозяевами дома, лезут ко мне, норовя запрыгнуть передними лапами на колени. Я брезгую прикасаться к чужим животным и пытаюсь защититься от них локтями. Признаться, я вообще не люблю собак.

      – А ну, место! – слышу я, наконец, и псы оставляют меня, разбредаясь по дому; кто-то ложится здесь же, возле стола. Старик, кажется, вовсе не замечает моего неудобства. Он что-то рассказывает мне, разливая чай и накладывая варенье в розетки, наверное, о собаках. А я безуспешно пытаюсь вспомнить его имя.

      Допив чай, я отказываюсь от навязчивых предложений повторить. Старик заискивает, словно холоп перед барином, предлагает партию в шахматы и тычет в меня клетчатой доской. Я спасаюсь почти что бегством, несвязно объясняя что-то о желании прогуляться одному. Выручает ружьё, прихваченное на всякий случай утром.

      – По опушке здесь только белок стрелять, ну, может, зайца встретишь, – старик идёт за мной до калитки.

      Оставшись один, я понимаю вдруг, что делать мне абсолютно нечего и лучше бы я согласился на партию в шахматы, но возвращаться теперь – значит признать победу этого дикого старика. Некоторое время я тупо стою на одном месте и – мало ли из окна увидят – делаю вид, будто ищу что-то в карманах. Однако скоро моё представление явно начинает затягиваться, и остаётся только одно – идти к лесу.

      Деревья постепенно приближаются. Ощущение, что не я иду к ним, а они – ко мне. Ещё