люди искренне считали это по-настоящему выгодным вложением, они продавали – если удавалось продать – дома и землю, акции и драгоценные металлы, чтобы попросить его об услуге, о невероятной услуге, они молили его об этом:
взять эти деньги, для нужд товарищей рабочих, и только где-то скромно, самыми маленькими буковками записать имя дарителя. Ему же строжайше было запрещено брать деньги от непроверенных товарищей, большевики вели себя странно: вместо того чтобы организовать
конкурс, лотерею, аукцион, кто больше даст денег на революцию, они строго отсекали лишних, сочувствующих, чуждых, не своих, оставляя красноармейцев ходить без сапог, а огромные города – замерзать в лютой стуже и подыхать от голода. Это было странное время, и иногда Даня, с одной стороны, поражался социальному оптимизму людей, шевеливших перед ним огромными пачками денег, их вере в правильное вложение, в то, что все вернется, обязательно, надо только правильно сделать инвестиции, а с другой – иногда грустно думал о том, сколько своих и Надиных проблем он мог бы решить, отщипнув хотя бы несколько ассигнаций из этой толстой пачки, но, во-первых, его бы расстреляли на следующий день, а во-вторых,
было неудобно перед Милей, постепенно он начал понимать, что эта его честность, его усталая честность, скрупулезная внимательность к цифрам, брезгливая щепетильность является его единственным пропуском в жизнь, обмануть Даню было нельзя, те, кто пытался его обмануть, порой не доживали даже до утра, он был нужен какой-то очень страшной, очень грозной силе, и она его берегла. Российская империя разваливалась на куски, разрушалась на глазах, замирали в печальной немоте заводы, доменные печи, шахты, корабли, поезда, разворовывалось все, что можно, обесценивались деньги, всюду проникал натуральный обмен, но и того, что еще оставалось, хватало на все – на белых и красных, на черно-зеленых и желто-черных, на голодных и сытых, на детей и женщин, везде что-то было и продавалось по-прежнему хорошо.
Где-то от него требовалось купить шинельное сукно и организовать мастерские, где-то продать уголь или его купить, где-то – срочно сбыть на черном рынке реквизированные ценности.
И все это быстро, в течение одного или максимум трех дней.
Он страшно уставал и скоро понял, что присутствие Нади ему остро необходимо.
Пока происходила война, в городах по-прежнему кое-что еще работало, какие-то основные коммуникации: почта, телеграф, в каком-то смысле работала и железная дорога, впрочем, и все остальное работало в «каком-то смысле», письмо или посылку можно было получить, а можно не получить, что-то не доходило, а что-то доходило, придя постричься, можно было увидеть наглухо запертую дверь с нацарапанным словом «уехал», а иные салоны продолжали работать как будто бы с еще большим остервенением, как будто пытаясь доказать всем новым властям, что жизнь продолжается и без услуг чародеев завивки и перманента им все равно не обойтись, то же касалось и бань, за неимением горячей воды в домах они были переполнены