Месть Болотея. Сергей Николаевич Большаков

телом и из пелеушки. Немного постоял, словно подпирая плечом угол, затем прошёлся до кособокой яблони-дички, пополоскал руки в кадке с дождевой водой, протёр влажными ладонями волосы, ещё раз макнул пальцы в кадку, обтёр штаны, плотно облегающие задницу: «Теперь точно – всё!»

*****

      Дома он долго ходил взад-вперёд, переступал с ноги на ногу около жены, поворачиваясь к ней то одним боком, то другим. Та молча смотрела куда-то под божницу, занимаясь своими бабскими делами. Ничего не заметила, значит, хорошо рубашку и штаны почистил! «Тогда можно ещё раз сходить на мельницу», – резонно подумал Тика. За вечер притащу мешок, а то и два. В нём всё сильнее разгорался азарт.

      Дочка Катя, тесно прижатая женой к груди, сладко посапывала, надувая пузырики молочной слюны. Михаил полюбовался видом ребёнка и решил, что идти надо сейчас, потом труднее собраться, а дело не ждёт. Повернувшись вполоборота, как бы между прочим сказал жене: «Я быстро!» Нежно поцеловал тёплую, мягкую ручку дочки, снова отправился на мельницу. Душа его переполнялась радостью от предвкушения лёгкой поживы. «И всё же, это не дело – воровать, – пронзила сознание проснувшаяся совесть. – Ну если решил, то схожу ещё раз, и на этом – шабаш!»

      «А может, всё же не ходить на мельницу, вернуться домой?» – засомневался Михаил, но тут же устыдился своей нерешительности. Нет! Если пошёл, то надо сделать дело, а там определяться, как быть дальше! Мельница-то уже вот она – рядом. Глупо медлить. В какой-то миг ему показалось, что внутри мелькнул робкий огонёк. Померещилось, не иначе! Унимая волнение и предательскую дрожь в коленях, Михаил торопливо открыл дверь.

*****

      Удар крепкого кулака пришёлся в висок. Ноги Тики на вершок оторвались от земли. Свалился как подкошенный. Рядом что-то звучно падало, скрежетало, гремело. Было больно, стыдно и страшно.

      – Ну что, сучонок, попался?! – услышал он злобный голос, прозвучавший в потёмках.– Долазился, щенок!

      В голове звенело, горячая волна острой боли полыхнула в ушах, шее и затылке – то поочерёдно, то одновременно везде. Он чувствовал, как ему за спиной связали руки, потом, выворачивая суставы, задирали их высоко вверх, к самой макушке. Страх усиливался непониманием, что произошло, кто на него напал. Голоса, вроде, знакомые, определить же, кому они принадлежат, не получалось, как ни старался.

      – Дядя Захар, – простонал он в темноту, решив, что, скорее всего, здесь может быть хозяин мельницы. Ответа не последовало, лишь молчание тяжёлой неподъёмной тишиной, всё плотнее давило сверху, сбоку, изнутри. В полусознании он ещё пытался что-то говорить, оправдывая себя, прося прощения, молил о пощаде, но, задыхаясь, всё реже мог выдавить из себя только хриплый стон. Он терял сознание и уже не услышал, как кто-то решительно-зло предложил в наказание поставить его на уши и сломать позвоночник, как это делали монголо-татары, которые в далёком прошлом приходили в эти места и, одержав победу в битве на Сити, установили многолетнее, постыдное для русичей иго.

      Часть