Инзраки. Дана Обава

Остальные комнатки такие же, только помещение с другой стороны коридора побольше и явно другого предназначения. Но мебели нет, ничего нет, только мелкий сор, обвалившая штукатурка, осколки плитки.

      – Эй, мадам! – зову я на всякий случай, проходя дальше вперед. Там какой-то зальчик, откуда почти никуда не попасть. Двери заперты или заели намертво, только одну из них мне удается открыть, хоть и с третьего раза.

      Продолжая бродить по мрачному тихо разрушающемуся зданию, я все прислушиваюсь и дико стремаюсь собственного дыхания. Вскоре мне надоедает проверять каждую дверь, так что просто пытаюсь найти выход отсюда, что у меня по непонятным причинам не получается. В отчаянии поднимаюсь на второй этаж, готовая уже и из окна выпрыгнуть, раз на то пошло, и к своему удивлению обнаруживаю, что не все здесь еще умерло. Чьи-то душераздирающие хрипящие стоны разносятся по этажу. Когда слышишь такое, самому становится больно.

      Найти источник не сложно. Стараясь не слишком громко топать по обломкам, как будто эти звуки могут оскорбить умирающего, подкрадываюсь к той комнате и вижу знакомый уже силуэт на фоне окна. Все та же женщина стоит ко мне спиной, замерев возле единственной в большой комнате кровати, вцепившись в ручки своей сумки как в спасательный круг. Звуки идут вроде бы отсюда, но я не вижу, кто там под скомканным одеялом лежит на кровати. Осторожно прохожу вглубь комнаты, чтобы сменить точку обзора, но держусь на почтительном расстоянии от нее.

      Теперь, отсюда со стороны, я вижу потерянное лицо женщины, выражающее скорбь и муку, но по-прежнему не понимаю, на кого она смотрит. Кроме старого одеяла и голого матраса без простыни на кровати ничего нет.

      Между тем стоны, как будто сотрясают источенные временем стены, воздух пропитывается запахом предсмертной агонии. В комнате становится невозможно находиться, хотя вроде бы ничего не происходит. По крайней мере, я не нахожу никой ясной причины, почему становится все страшнее и тяжелее стоять на месте. Ноги подламываются, дыхание утяжеляется, сердце колотится как сумасшедшее. Я вижу только, что женщине передо мной еще хуже. Она начинает корчиться, словно что-то раздирает ее изнутри. Судорожно она прижимает руки к груди, из ее горла вырывается страшный вопль.

      С ощущением, что все дело в месте, в которое мы попали, я дергаюсь к ней, чтобы увести отсюда, но ноги едва слушаются. И вдруг я слышу что-то новое.

      Кто-то подлетает ко мне сзади и, закрыв рот ладонью, хватает и утаскивает назад, в темноту за криво стоящим массивным шкафом. На происходящее в комнате приходится смотреть оттуда.

      Еще два человека появляются в комнате, и женщина, истощенная борьбой с какой-то внутренней заразой, но не прекращающая кричать, хоть и слабее, падает им прямо на руки. Они подхватывают ее с двух сторон, и я могу видеть лицо одного из них, точнее говоря то, что должно было находиться на этом месте. Это явно не маска и, уверена, не грим. Черты лица смазаны, словно обработаны в фоторедакторе.

      Схватив женщину, двое