Пора отлёта: повести осени. Елена Яблонская

несколько лет эта девушка выйдет замуж за брата Лёли и станет моей тётей Данатой, мамой Толика и Славки.

      А потом в музее Кустодиева я всё вглядывалась в портрет дочери художника и размышляла, была ли у бабушки Нади такая смешная, похожая на цветочный горшок шляпка. И успокоенный, умиротворённый взгляд мой плыл по бархатно-синей персиянской глади платья Ирины Кустодиевой и утопал и терялся в его складках, как в раскидистой, причудливой, извилистой Дельте, а в самом низу картины розовыми лотосами покачивались чёткие цифры «1926» – год рождения дяди Жени.

      А ещё через день поезд Астрахань – Москва мчал нас по ровной, как стол, степи. Курился уютный синеватый дымок над низенькими сторожками, за нещадно пылящим грузовичком, размахивая хвостами, бежали белые в рыжих подпалинах собаки, и весело прыгал молодой двугорбый верблюд, отталкиваясь от белёсой земли одновременно всеми четырьмя как бы разъезжающимися ногами. «Да, это бактриан», – говорил папа с уважением и симпатией. Над коленями и копытами чудесного зверя красовались бурые войлочные нашлёпки, точь-в-точь такие же, как кочки, устилавшие всю эту растрескавшуюся солончаковую землю до самого горизонта. На станциях пожилые мужчины с румяно-жёлтыми загорелыми лицами в тонкой сетке добрых морщинок вокруг узких глаз торговали разложенной на газетах копчёной рыбой. Рыба отсвечивала тем же переливчатым янтарём, что и лица рыбаков, и лоснилась розовеющим закатом.

      – Простите, они калмыки? – шёпотом спросила я у женщины славянской наружности, торговавшей семечками.

      – Казахи. Вы по Казахстану едете.

      Какой позор – не узнать родственников! Хорошо хоть, родители не слышали! Впрочем, чего уж я так убиваюсь… Наш кареглазый темноволосый Толик очень похож, по всеобщему признанию, на бабушку Надю, а Славка, прозванный в семье Чингисханом за широкие, сросшиеся на переносице брови, русоволос и сероглаз. Да и тётя Дана-та, кажется, говорила, что одна её бабушка, именем которой она и названа, – калмычка. А главное, все мы – и тётя Даната, астраханская уроженка, и мой однокурсник Серик Турсунбаев из Алма-Аты, работающий сейчас на пусконаладке в Минске, и живущий в Канаде москвич Бахыт, и эти люди на платформе, и весь наш поезд, семнадцать вагонов, – говорим совершенно одинаково на нашем великом, непостижимом, столь трудном для перевода… Повеселев, я вернулась в вагон.

      Поезд нёсся на север. На востоке казахская степь погружалась в таинственно-тусклое чернёное серебро, а в противоположных окнах древнее кочевое солнце садилось в озеро Эльтон и, отражаясь от его солёной кристаллической тверди, заливало ядовитой киноварью вагонные стёкла. Там, на западе, за Волгоградским водохранилищем, начинается Область Войска Донского, и точно посередине меж Казахстаном и Украиной лежит станица Клетская – родина бабушки Нади. Ни отец её, ни братья не успели стать ни белыми, ни красными казаками, войн и бед, глада и мора в России без того и до того хватало. Из большой казацкой семьи Новиковых к семнадцатому году осталась она одна, пятнадцатилетняя.