Пора отлёта: повести осени. Елена Яблонская

Николаевичем, престарелым начальником первого отдела моего бывшего института. Уйдя в редакцию, я продолжала по старой дружбе переводить статьи и отчёты для Юрия Степановича, моего завлаба из прошлой, «химической» жизни. Юру, однако, угнетала необходимость ради этого встречаться со мной в метро. Я обычно романтически назначала ему свидание «на нашем месте» – под мостиком перехода на «Библиотеке имени Ленина», но Юра вечно не успевал, забывал, путал и опаздывал, и я ждала его, читая новую философскую книжку под грохот набегающих поездов.

      – Слушай, возвращайся к нам на полставки, – убеждал Юра, замотанный добыванием грантов и бесконечными отчётами. – Будешь приезжать раз в недельку, переведёшь, поболтаем, чайку попьём…

      Ну что ж. Директор института по просьбе Юрия Степановича безропотно подписал приказ на полставки. Нужна была виза первого отдела. Я была там единственный раз – в том самом восемьдесят втором году, когда устраивалась на работу по распределению сразу после окончания МИТХТ. Тогда я называлась «молодым специалистом» и подписывала какие-то бумаги: «Обязуюсь не разглашать… после общения с иностранными гражданами… обязуюсь…»

      За прошедшие семнадцать лет в убранстве первого отдела произошли существенные изменения. В восьмидесятые годы молодые специалисты робко жались к исцарапанным полосатым обоям в крохотной комнатёнке с тремя обтянутыми дерматином стульями и висевшим на стене чёрным аппаратом местного телефона. И стулья, и телефон казались вытащенными из тридцатых годов, не хватало только портрета сами понимаете кого, а Константин Николаевич или его помощница общались с народом через крохотное окошечко в стене. Теперь же обои были заменены белой матовой пластмассой – «сайдингом», отчего казалось, что тебя засадили в холодильник. А я была впущена в самоё «святая святых», оказавшееся просторным помещением с решётчатым оконцем, огромным железным шкафом в углу и совершенно пустым и обширным, как равнина, письменным столом. Я успела подумать: «Вот бы такой стол да к нам в редакцию!» За столом восседал Константин Николаевич с величественным видом египетского фараона или, скорее, каменной скифской «бабы». Он, казалось, совершенно не изменился: те же водянисто-серые глазки, небольшой круглый животик и трогательный белый пушок на лысине. Вот только мясистый утиный нос теперь был покрыт густой сетью красных жилочек – Юра сказал, что Константин Николаевич перенёс инсульт.

      Мне было предложено подписать вынутые из железного шкафа, по-моему, те же самые, пожухлые и изрядно пожелтевшие за семнадцать лет, бумаги: «Обязуюсь не разглашать… после общения с иностранными гражданами… обязуюсь… в письменной форме…»

      – Да как же это?! – аж задохнулась я. – Меня ведь берут именно для разглашения иностранным гражданам в письменной форме! Переводчиком.

      – За это будет нести ответственность ваш завлаб, – смотрит прозрачными глазами Константин Николаевич. – А я не имею права пропустить вас на территорию института, если не подпишете. Готовы ли вы пойти на ограничение ваших прав?

      – Ни