Прислушайся к музыке, к звукам, к себе. Мишель Фейбер

струну, выполняя прием пиццикато, в действительности происходит лишь определенного рода возмущение воздушной среды. Воздух перемещается. И в уши попадает перемещенный воздух, а остальное делаем мы сами. Наши уши и мозг – настоящие музыкальные инструменты. Если говорить еще конкретнее, барабанные перепонки, в сущности, ничем не отличаются от барабанов, на которых играет музыкант.

      Мир играет на наших барабанных перепонках.

°°°

      Это влечет за собой ряд выводов о нашем восприятии музыки. Попробуйте выдвинуть челюсть вперед. Услышите ли вы при этом звон в голове? Если нет, ваша голова – другой музыкальный инструмент, не такой, как моя.

      В человеческой популяции существует много различных форм черепа и вариантов строения уха, а также несметное количество мозгов, болтающихся внутри костяных сфер в окружении спинномозговой жидкости. Должно быть, все они издают слегка различные звуки, когда мир играет на них. Но вы этого не осознаете, поскольку по умолчанию считаете, что слышите точно так же, как другие люди.

      Конечно, можно возразить, что существует некая базовая конструкция, лежащая в основе всех нас. В конце концов, мы относимся к определенному подотряду высших приматов, мы не насекомые, не ракообразные и даже не полуобезьяны.

      Но у стандартизации есть ограничения. Некоторые из нас – продукты азиатской производственной линии, другие – африканской, третьи – скандинавской. Мы – полностью ручная работа и органика, в нас нет никаких готовых компонентов и искусственных добавок. Представьте себе восемь миллиардов гитар, изготовленных вручную в ста девяноста пяти разных странах из местных материалов. Сколько из них будут звучать одинаково?

      Просто смиритесь: вы не точно такая же гитара, как люди вокруг вас.

      Возможно, вы совсем другая гитара.

°°°

      Раньше у меня был отличный слух.

      Не в том смысле, что я воспринимал музыку лучше Брайана Уилсона, у которого было лишь одно рабочее ухо, чтобы записать God Only Knows, или лучше выдающейся перкуссионистки Эвелин Гленни, которая страдала от глубокой потери слуха на протяжении всей карьеры. Я только хочу сказать, что при производстве меня обошлось без сбоев, и все детали оказались на своих местах.

      По мере взросления мы обычно теряем верхнюю часть диапазона – утрачиваем способность распознавать высокие частоты. После того как мне исполнилось пятьдесят, я стал все сильнее выкручивать ручку высоких частот на усилителе. Без сомнения, более молодой версии меня это пришлось бы не по душе. Вот только более молодой версии меня больше нет.

      По общим стандартам я уже достаточно стар: на семь лет старше, чем Бетховен в год своей смерти. Он дожил всего до пятидесяти шести. В том же возрасте умерли Рик Джеймс, Ранкин Роджер, Уоррен Зивон, Денис Джонсон из Primal Scream, Грант Харт из Hüsker Dü и Дэвид Р. Эдвардс, фронтмен моей любимой валлийской группы Datblygu. Куда меньше повезло Чайковскому (пятьдесят три), Малеру (пятьдесят), Джону Колтрейну (сорок), Шопену (тридцать девять), Моцарту (тридцать пять) и Роберту Джонсону