И проступают вдруг черты Отца… Беседы о духовном богословии. Юджин Х. Питерсон

до конца:

      Христос играет в нём и веселится.

      И проступают вдруг черты Отца

      Сквозь дни земные и людские лица[2].

      Мы чувствуем, что жизнь – это нечто большее, чем только нынешний момент, но одновременно она и нынешний момент тоже. Мы улавливаем отзвуки целостности и жизненной силы, которые явно превосходят наши собственные способности и ресурсы. Время от времени мы чувствуем странную связь и гармонию с окружающим миром, с его камнями и деревьями, лугами и горами, птицами и рыбами, собаками и кошками, щеглами и стрекозами, и это смутное, мимолетное, но убедительное чувство снова и снова подтверждает, что все мы – в одной вселенской лодке и неразрывно связаны родственными узами со всем, что было, есть и будет. Мы нутром чувствуем, что участвуем в чём-то гораздо большем, чем простая сумма тех частей, на которые можно разложить наше бытие, если оглядеться и проанализировать все составляющие наших тел, семей, мыслей, чувств, погоды, новостей, работы и отдыха. Мы смутно сознаём, что никогда не сможем полностью понять, объяснить или описать всё это и жизнь наша всегда будет оставаться тайной – но тайной в хорошем смысле слова.

      Все, кто живут сегодня в мире (а значит, и вы, читатель этих слов, и я, их автор), уже потому что глаза наши открыты, а лёгкие продолжают вбирать в себя воздух, могут лично подтвердить существование и присутствие этого Большего, этой Гармонии, этого Родства, этой Тайны – того, у которого…

      Всяк просит имени и роли в драме:

      Красуясь напоказ и напрямик…

      Кричит: вот я!

      Самое простое слово для всего этого и есть «Жизнь», и последние строки сонета Дж. М. Хопкинса дали мне тот образ, с помощью которого я хочу более тщательно и подробно поразмышлять над тем, какой является подлинная христианская жизнь:

      Христос играет в нём и веселится.

      И проступают вдруг черты Отца

      Сквозь дни земные и людские лица.

* * *

      Строки этого сонета наполнены той самой энергией, искрой, спонтанностью, которые присущи всякой жизни, и главная его мысль в том, что за этой жизнью и в самом её центре стоит не кто иной, как Христос: Христос, являющий нам Бога. Поэт говорит нам, что вся эта жизнь, искрящаяся щеглами и пламенеющая стрекозами, эта жизнь с её кричащими камнями и звенящими колоколами разыгрывается в нас – в наших руках и глазах, в нашей походке и нашей речи, в лицах людей, которых мы видим с утра до вечера, каждый день, в зеркале и на улице, в университетской аудитории и на собственной кухне, на работе и на детской площадке, в храмах и на заседаниях всевозможных комитетов. Христос воистину играет во всём этом и во всех нас, и сам этот глагол, «играет», отражает всю полноту радости и свободы той жизни, которая выходит за пределы голой нужды и перестаёт быть просто выживанием. Кроме того, в этой «игре» угадываются слова, звуки и жесты, совершаемые для кого-то другого, ведь играя мы сознательно и осмысленно создаём и передаём красоту, истину или благость. В сонете этот другой – Сам Бог[3], а значит вся жизнь становится (или может стать) поклонением.

      Сонет Хопкинса

2

Перевод Георгия Кружкова.

3

В труднопереводимом оригинале сонета Христос «играет в десятках тысяч мест, прекрасный в руках и глазах, не Своих, Отцу через черты людских лиц» (“Christ plays in ten thousand places, lovely in limbs, and lovely in eyes not his to the Father through the features of men’s faces”). То есть, по мысли поэта, Христос не только играет в нас и через нас, но и играет всё это и нас самих Отцу, как некое произведение, так что черты людских лиц становятся одновременно и отражением Отца (как это видно в русском переводе), и творческим высказыванием Христа, устремлённым к Отцу. – Примеч. пер.