Постановка об уничтожении. Торос Искударян

когда во сне приходили призраки убитых мной врагов, мне не было так страшно, как в тот день.

      Отец, сидя на том же месте, что и несколько часов назад, грыз огромный кусок сырого мяса. Он делал это как… животное, хищник. Его руки были в крови, а звук чавканья становился все громче и громче, будто накаляя и без того жуткий немой страх. Его рот и подбородок были в крови, а во взгляде было что-то… пустое и нечеловеческое…

      Меня стошнило на пол. Боль так резко начала пульсировать в голове, что я не смог выпрямиться, а просто стоял в какой-то непонятной позе, сдерживая себя от падения в собственную блевотину. Боль переходила в живот, а перед глазами темнело: было такое ощущение, что я скоро умру, и, честно говоря, в тот момент мне чертовски этого хотелось.

      По звукам было ясно, что отец вскочил и подбежал ко мне. Я не хотел, чтобы он приближался, но мне не удавалось даже выпрямиться, не то что сбежать или помешать ему. Пол медленно приближался к моему лицу, а боль была такой сильной, что из моих глаз начали течь слезы. Помню, он просто схватил меня, быстро отнес в соседнюю комнату и уложил на диван. Черт меня возьми, Вэл, я лежал скрюченный на диване, смотрел на его лицо, видел, как двигались его кровавые губы, произносящие слова, которые мои уши отказывались слышать, а душой овладевала такая жуть…

      Если бы ангелы существовали, ни один из них не мог бы сравниться с мамой. Стоило ей войти в комнату, и боль начала медленно пропадать. Страх отступил, а перед глазами начало светлеть, как будто я снова стал зрячим. К сожалению, она не чувствовала того блаженства, что и я: ее лицо было окрашено в испуг, руки дрожали, а глаза бегали по моему телу, пытаясь найти причину моего состояния. Она все говорила, что все будет хорошо, чтобы я не отключался, и другие бессмысленные успокаивающие слова. Отец, в свою очередь, пытался успокоить ее, все повторяя, что у меня приступ паники, и нужно оставить меня в покое. Она, конечно же, не слушала, быстро и неуклюже гладя мое лицо и глотая слезы, повторяя, что все будет хорошо.

      Удали с лица этот взгляд, Вел, сам знаешь, не люблю, когда меня жалеют. То, что было у меня в детстве, конечно же, жесть полная, но оно сделало из меня человека, которого я уважаю, а это значит, что лучше быть просто напросто и не могло.

      Спустя минут десять после появления матери я окончательно успокоился. Боль утихла, головокружение и тошнота пропали, а перед глазами стало даже яснее обычного. Помню, отец сидел на корточках рядом со мной, а мать ходила по комнате с тревожным и суровым лицом, как будто они поменялись местами. До этого мне никогда не попадалась возможность увидеть уязвимость отца: в глазах ясно отражались страх и печаль вперемежку с тревогой и недоумением. Мне тогда стало очень стыдно перед ним, ведь, несмотря на сильный испуг, нужно было быть сильнее и сдержать себя. Я смотрел на и понимал, что передо мной сидит совершенно другой человек: не тот, кого я знал с детства, и далеко не тот, кто дико пожирал сырое мясо.

      – Пап, мне уже лучше, можно я пойду к себе?

      Отец