Колдунья. Алексей Филиппов

оси, всякий тебе ответит.

      Марфу Полукееву в сельце Покровское почитали за колдунью. И хотя зла она, вроде никому не делала, порчи на скотину не насылала, но кого из покровцев не спроси, что колдунья Марфа.

      – Право слово – колдунья, а, иначе, для чего ей людей дичиться и от всякого разговора бежать? Зачем с утра до ночи по лесам бродить да травы с кореньями в корзину собирать? А на лицо её посмотри: нос крючком, волосатая бородавка на щёке, а на глазу бельмо – сущая ведьма.

      Действительно, сторонилась Марфа людей и всё лето в лесу проводила, благо начинался он сразу за её огородом, а зимой в избушке своей пряталась. Одиноко жила старуха. Дико. Редко когда нос на улицу деревенскую покажет и никого к себе на порог не пускала. Прибежит к ней кто-нибудь травки целебной от хвори противной попросить или совета какого житейского поискать, так никогда его колдунья в избу не пустит. Сама выйдет на улицу, выслушает просителя возле крыльца, и там же: слово нужное выдавит из себя или в горсть корешков сушеных насыпет, но, чтоб домой кого пустить, поговорить с кем-то по-человечески, так этого никогда не бывало. Да и, по чести сказать, не каждый решится через порог жилища колдуньи переступить. Береженого бог бережет.

      Зимой в сельце жизнь скучная. Все по избам сидят: мужики упряжь чинят да сети плетут, а бабы полотно ткут да разговоры всякие разговаривают. Обо всём говорят, но чаще о чудесах потусторонних или грехах соседских. А на улице зимой тишина, только иногда ребятня под окном разорётся или собаки на сорок забрешут. Всё вокруг белым саваном окутано, будто готовится округа уснуть на веки вечные. И, кажется, что вот-вот одолеет мертвый покой всякую жизнь на всём белом свете. Но сегодня дерзко порвала холодные узы покоя удивительная весть: барин с семейством едут в Покровское Рождество справлять.

      Первым о визите хозяев узнал дворник и истопник барского дома Ефим. Приехал к нему третьего дня из города новый барский управляющий Валицкий и с порога ругаться стал.

      – Печему так холодно в доме?! Отчего копоть на потолке?!

      – Зима, потому и холодно, – нехотя оправдывался Ефим, – а потолок бабы к Светлому Воскресенью отмоют. Не впервой. Каждый год, кажись, так делали…

      – Мне наплевать, как вы там делали, – топал ногой сердитый управляющий, – сейчас извольте порядок в доме навести! Илья Ильич с семейством и гостями через два дня прибудут! Рождество здесь решили праздновать!

      И пошла потеха. Ефим с утра до ночи печи топит, его дружок садовник Авдей с деревенским дурачком Сёмкой ковры на снегу чистят да пыль из перин пуховых на морозном воздухе выбивают, а ватага баб деревенских полы да потолки в хоромах барских моют да скребут. Валицкий с братьями Бобровыми съездили в лес, срубили ёлку и поставили её в просторной гостиной.

      – И чего только не учудят господа городские, – думал Ефим, суетливо открывая двери, когда Бобровы втаскивали в дом лесную красавицу. – Вон, ёлочку ни в чём неповинную загубить велели… А, ведь, тоже росла, жизни радовалась… Вот люди бестолковые… Эх, жизнь, так твою…

      Еще бы посетовал садовник на жизнь, но тут Валицкий сунул ему в руки убитого зайца и велел в поварню идти, чтоб там распорядились с дичью надлежащим образом.

      На другой день приехал в Покровское старший сын барина Александр Ильич со слугой Васькой Хорьком, а с ними еще прибыл в поместье парижский повар Жорес. Хмурый барчук стал по дому без дела слоняться, Васька Хорёк побежал отцу с матерью поклониться (он был родом из Покровского). Жорес же, сразу принялся на поварне местным стряпухам нотации читать: мол, руки у вас не из того места растут (кто так край пирога заворачивает?), и новейших рецептов кухни французской ни одна из вас толком не знает. С раннего утра истошно орал кулинар своим картавым говором, а бабы только улыбались и настырно продолжали гнуть свою линию. Вконец утомился Жорес, плюнул в красный угол поварни, потолкался возле ёлки и тоже пошёл по хоромам барским бродить. Теперь от его несносного характера доставалось уборщикам. Жорес из той склочной породы, какие в любой бочке затычка. В кабинете барина француз застал Авдея с Сёмкой. Авдей чинил ножку барского письменного стола, неудачно подломившуюся, когда из-под неё ковёр выдёргивали, а Сёмка, раскрыв рот, внимательно разглядывал картины на стенах кабинета.

      – Почему без дела стоять здесь? – коршуном накинулся на дурачка француз.

      – Оставь его, – вытирая рукавом пот, вступился за убогого Авдей. – Блаженный он. Посмотрит малехо и дальше работать пойдёт. Не цепляй. Подержи лучше край стола, никак ножку не прилажу…

      – Как ты посмеешь? – перенацелил Жорес стрелы своего гнева на незадачливого столяра. – Я парижский кулинар, а не твой подмастерь! Я барин жаловаться есть!

      Француз ринулся вон из кабинета, но, вдруг, остановился, вскрикнул чего-то по своему и стал пристально вглядываться в одну из картин, висевшую возле самой двери.

      – Зря ты с ним так, – шепнул Авдею на ухо Валицкий, прибежавший на крик француза в барском кабинете, – сейчас же пойдёт и на тебя молодому барину нажалуется. – Еще тот прохиндей…

      Но француз сразу не ушёл, он всё стоял возле картины и что-то бубнил