Высокие ступени. Сборник

кривит еврейские губы. Что касается глаз, то элегические глаза, классические глаза иудея, съеденные трахомой и фантазией, подымаются к жидкой лазури. Так рождается «романтическая ирония». Это не школа и не мировоззрение. Это самозащита, это вставные когти. Настоящих когтей давно нет, евреи давно стерли их, блуждая по всем шоссе мира». «Всем известно, что евреи, несмотря на тщедушие, любят много ходить, даже бегать. Происходит это не от стремления к какой-либо цели, а от глубокой уверенности, что цели вовсе нет. Хороший моцион – и только. Как больные сыпняком, они хотят умереть на ходу. В конечном счете знаменитая легенда о Вечном жиде создана не христианской фантазией, а еврейскими икрами».

      Все двадцатые Эренбург, подобно Вечному жиду, пропутешествовал по Европе, издавая сразу на многих языках книги превосходных очерков о королях автомобилей, спичек и грез (Голливуд как раз готовился к своему Золотому веку), неизменно скептической интонацией давая понять, что пекутся все они о суете, – что было бы совершенно справедливо, если бы суду того же скептического кодекса подлежали тоже не вполне одетые короли страны Советов. Но там, в стране восходящего солнца Беломорканала, тревогу и брезгливость вызывает все больше «мелкособственничесская накипь», изображенная в манере крепкой очеркистики. Правда, и большевики постоянно выглядят схематичными, хотя и честными болванами, слабо, тем не менее, воплощающими ЗДОРОВЬЕ и ВЕСЕЛЬЕ…

      А большевистскому святому Николаю Курбову, мечтающему перестроить жизнь по геометрическим чертежам, Ленин представляется и вовсе идеальной фигурой – шаром. Любопытно, что зимой 1917-18-го самый человечный человек вспоминался Эренбургу в более земном облике: «Приземистый лысый человек за кружкой пива, с лукавыми глазами на красном лице, похожий на добродушного бюргера, держал речь. Сорок унылых эмигрантов, с печатью на лице нужды, скуки, безделья, слушали его, бережно потягивая гренадин».

      Тем не менее, книги Эренбурга регулярно издавались в Советской России и неизменно оказывались в центре внимания «мировой общественности», немедленно переводились на европейские языки.

      Будни великих строек Эренбург впервые по-настоящему воспел лишь в «Дне втором», отвергнутом двумя крупнейшими издательствами и в год прихода Гитлера к власти вышедшем за авторский счет в Париже и почти тут же в «Худлите»: автор разослал четыреста тамиздатовских экземпляров разным влиятельным людям, начиная с Политбюро, причем Сталину достался номер третий – номер третий, вероятно, и решил судьбу «Дня второго». Повесть тоже была немедленно переведена на все основные европейские языки и тоже оказалась в центре критической бучи, хотя в художественном отношении и она стояла на уровне хорошего очерка, – лирические же сцены лишь едва подавали признаки жизни (только сам библейский образ второго дня творения обладал определенной изысканностью). Но советскую критику интересовало другое: как он посмел писать о неразберихе и «трудностях». Эренбург, уже