Под рекой. Ася Демишкевич

еду на похороны, на которые мне все равно не успеть, – это ли не прекрасная освобождающая тупость.

      Пока я упражнялась, пожилая пара вышла в Екатеринбурге, и я больше не загадывала себе идеальных попутчиков.

      Леша прислал фото бегущего по своим делам Фарго и сообщение, что пес выссал море, навалил кучу и вообще чувствует себя прекрасно. Я представила, как Фарго носился бы по перрону, а я носилась бы в поисках урны, и мне стало весело.

      Вернувшись с двадцатиминутной прогулки вдоль поезда, я обнаружила в купе девушку, и дальше мы ехали вдвоем. Исподтишка я поглядывала на нее: у девушки были длинные русалочьи волосы, и она все время плакала, прикрываясь ими, как занавесками. Делала она это тихо, чтобы я не обращала внимания. Я старалась не обращать, ей все равно ничем не помогут невесомые слова незнакомой попутчицы. Мне почему-то казалось, что плачет она уже очень долго – может, пару дней, а может, неделю. Она вся как будто состояла из воды, которая стекала с ее ресниц, подбородка и волос.

      Что она оплакивает? Вряд ли смерть моего отца.

      Мне плакать не хотелось, если только из-за этой девушки.

      Чтобы отвлечься и не смущать попутчицу своим бесцельным сидением, я достала книгу, но вместо букв перед глазами стояла вода, постепенно заполнявшая купе. Сначала она просто капала откуда-то с верхней полки, потом собралась в лужицы на полу. Лужи разрастались и сливались друг с другом, пока не покрыли пол ровным подрагивающим слоем. Я представила, как вода подхватывает с пола наши шлепанцы и они тоскливо бьются в закрытую дверь купе. А потом вода поднимется еще выше и, когда я буду спать, накроет меня вторым одеялом.

      И мы поплывем, как я и хотела.

      Подводная болезнь

      За окном начинаются сумерки, бесконечно убегающие придорожные кусты постепенно бледнеют, зеленоватая тьма заполняет купе, и я слышу голос отца. Я так ясно слышу его требовательно-обиженную интонацию, что мне хочется заглянуть на верхнюю полку, чтобы проверить, что там действительно пусто. Но я продолжаю сидеть и смотреть на ее край, из-за которого вот-вот свесятся большие потрескавшиеся пальцы отца.

      – Хочешь послушать про бабушку? – говорит он.

      – Про бабу Зосю? – испуганно переспрашиваю десятилетняя я.

      – Нет, про мою мать, твою бабку Тасю, – посмеиваясь, отвечает он.

      Мы идем на родник к Слаломной горе за нашим домом, и сейчас у отца его хорошее лицо. Он только что вернулся из двухдневной командировки на водохранилище, и его обычно холодные серые глаза как будто потеплели. Я знала, что тепло это не задержится надолго, и старалась погреться в нем столько, сколько получится.

      Дома никого не было, кроме меня (мать доделывала бухгалтерский отчет на работе в субботу, а сестра ушла к подруге), и отец взял меня с собой набрать родниковой воды в большую серую канистру.

      – И про Езагаш расскажешь? – уточняю я.

      – И про Езагаш, – обещает отец.

      – Хочу.

      Отец