Белая нефть. Вадим Алейников

пледом с головой, как хасид на молитве, и, как понимал Боб, пребывал в шоке от перспективы уборки. Эта уборка выходила катастрофически далеко за пределы его ежедневного ритуала – подмести и натереть квадрат паркета, выбросить очередную пустую банку и помыть чашку после кофе. По шкале опасности эта уборка обещала стать не красной угрозой, а кроваво-красной. Беспорядок, многократно превышающий представления Арона о хаосе, грозил самим основам его мироздания. Арон спустился из своей спальни с утра за пивом, да так и остался в углу дивана, совершенно раздавленный открывшейся картиной бедствия. После вечеринки остался стол, до предела заполненный грязной посудой и пустыми бутылками. Пол был истоптан. Пахло перегаром, застоялым табачным дымом и кислятиной – характерный букет, который образуется в закрытом помещении за ночь после пирушки. Боб открыл окно, в комнате стало еще и холодно. Конечно, пора было встать и начать хоть что-то делать, но оба оттягивали момент неизбежной расплаты за вчерашнее. Боб пытался как-то разговорить Арона, а тот старался как можно медленнее пить пиво. Боб говорил в полный голос, а Арон отвечал еле слышно, чтобы не тревожить спящую на раскладушке девушку Жанну. Девушка была высокая и на раскладушке не умещалась полностью. Из-под лоскутного одеяла торчали ступни в ярких оранжевых носках с черными смеющимися обезьянками. Носки были непростые, а с пальчиками, как перчатки.

      В саду под яблоней стоял принадлежавший девушке Жанне «лендкрузер» интенсивной апельсиновой расцветки, увешанный наклейками, оснащенный мощной лебедкой, кенгурятником, запасным баком и дополнительными фарами. Было хорошо видно, что машина прожила не только долгую, но и очень бурную жизнь. Ночью была гроза с сильным ветром, на крыше автомобиля и на газоне валялись красные яблоки, крупные как бильярдные шары. Лужайка перед крыльцом превратилась в лужу.

      – А это у тебя дреды или пейсы такие? Всегда стеснялся спросить, но раз уж ты так разговорился…

      – В человеке все должно быть прекрасно, даже прическа – так говорят, да? Это парик.

      Арон откинул капюшон толстовки, стянул дреды как шапку и показал бритую голову.

      – Мой бог, но зачем? – изумился Боб.

      – Смотри: так я – бритый мусульманин. С дредами я – торчок. Очень разное, а достигается легко. Еще нос у меня большой. С большим носом могу быть хасидом, кавказцем, арабом. Даже французом или индейцем. Одна деталь одежды все меняет. Еще дреды скрывают лицо. Если надеть очки, то остаются нос и дреды. Если меня кто-то видел, – он кроме дредов ничего не вспомнит, если не профессионал. Человек с дредами – вот что он вспомнит. Нет дредов – и человека нет. А если еще бороду отпустить… Только нос на виду, как у Гоголя.

      – Ты и Гоголя читал?

      – Общее прошлое – общие книги. Я тут в школе учился. Потом уже уехал, с родителями.

      – Стало быть, ты профессионал?

      – Да. Только больше не работаю по профессии.

      – Моссад?

      – Зачем сразу Моссад? Все знают только Моссад… Моссад выслеживает, убивает, он такой таинственный и страшный… У нас не только Моссад. Моссад – это киношная сказка. Он не совсем такой, как в кино. Не загадочный. Молодые умники за компьютерами, и у них офисные