Лишний. Матвей Матвеев

тров до Нью-Йорка и, спускаясь в подземку, всё же передумал: меня, однако, беспокоила не сама смерть, а антисанитария, поэтому было решено выбрать метро почище – по крайней мере так, чтоб в нём не было крыс; на попутках я добирался до Сан-Франциско и первым рейсом улетал в Париж – настолько привлекательной казалась идея исчезнуть в холодных водах Ла-Манша; маршрут всегда был одинаков, менялась последовательность: иногда сначала было Токио, потом Вашингтон – Нью-Йорк – Сан-Франциско – Франция, иногда отправной точкой становился Шарль-де-Голль, с некоторой периодичностью я стартовал в Сан-Франциско: но как бы я ни бежал за смертью, всё время я отдалялся от неё дальше и дальше. Нигде я не находил в себе сил совершить последний рывок к желаемому – казалось, что смерть – процесс интимный, а я стремился нарушить этот интим долгими прелюдиями – нарочно я взносил нож над головой, как бы намереваясь снять скальп, а потом опускал его, желая лишь из уважения напоследок провести по артериям вен на своих руках, но ввиду слабовольности быстро сдавался.

      Глядя на табло в аэропорту Токио, я увидел до боли знакомую надпись Moscow, но казалось, что расстояние, добровольно выстроенное между мною и этим городом, со временем стало настолько большим, настолько неимоверным, что будь я хоть трижды Васко да Гамой, мне бы потребовалось как минимум ещё две жизни, чтобы преодолеть его.

      Я оказываюсь там, где не должен был – мой взор тут же падает на ленту, по которой тараканами пробегают один за одним чемоданы, розовый идёт вслед за фиолетовым и в эту яркую палитру, словно сирота, пытается встрять чёрный, за котором катится уже белый, с выгравированным на нём мишкой и надписью “I love you” – далее зелёный коридор, проверка документов и, наконец, соглядатаи власти – и уже неважно, пытаются ли они играть роль встречающих влюблённых или таксистов, разрывающихся между личной жизнью и желанием заработать на эту самую жизнь копеечку – они расходятся, уступая мне, и я сажусь в первую встретившуюся жёлтую машину – там я называю адрес, который мне нужен, но которому при всё этом не нужен я, и водитель плавно давит правой или левой ногой по педали, а я тут же слышу, как мой чемодан, в котором лежит всё самое ценное, что у меня есть и чего у меня одновременно с тем больше нет, начинает скакать вверх-вниз под давлением дорожных ям, лежачих полицейских, не случившихся аварий и выбежавших на шоссе суицидников-пешеходов, и я, разъярённый временем и пространством, в которых я застрял, пытаюсь завязать диалог с водителем, но на каждый мой вопрос он кивает – либо да, либо нет – и я спрашиваю его имя, пытаясь поставить его в тупик, но он вновь и вновь повторяет одни и те же движения головы – либо вверх-вниз, либо лево-право.

      Мы доезжаем и я выхожу из машины, прощаюсь с ним так, словно мы знакомы чуть больше, чем полчаса. Передо мной квартира, в которой я некогда прожил больше 20 лет. Интересно, насколько сильно слово “некогда” выбивается из общего контекста – я думаю про себя, не вслух, что было бы вернее сказать, что “некогда” я отсюда уехал, некогда я купил билет в один конец и некогда я почему-то решил, что мне стоило бы вернуться и попробовать начать всё сначала именно тут.

      Вашингтон, Нью-Йорк, Рим, Токио, в конце концов – даже в Валенсии я мог бы назвать как минимум несколько кладбищ, но тут… тут ни одного.

      Самолёт приземляется в Вашингтоне, выкатывается за пределы ВПП в Токио, в Нью-Йорке состав сходит с рельс из-за постороннего объекта, в Риме мы танцуем под пластинку “The Smiths”, в Париже мы впервые целуемся, в Праге я вижу её голой, а в Амстердаме она предстаёт передо мной во всей красе – я пытаюсь уловить каждую фибру её души – и понимаю, насколько она прекрасна в том виде, в котором я вижу её сейчас – она абсолютно нага, но в моих глазах она всё ещё в одежде – я вижу её джинсы, ремень, бьющийся о её колени, оправа её очков уже сломана, но она даже и не думает об этом, она идеальна такой, какой она есть – и вот я спрашиваю, а зачем я тебе, но она молчит – я вижу, как её отражение в зеркале мутнеет, сначала исчезает правый глаз, затем ухо, постепенно растворяется нос, нога, рука – и вот она исчезает полностью – а я бьюсь грудью о зеркало, избиваю руками стену, с моей спины стекает, кажется, литр крови, а голова всё также продолжает лежать на рельсах – и тут я слышу, как передо мной тормозит состав и мир постепенно погружается во тьму – и я думаю про себя о том, как всё же он, этот мир, прекрасен. Клуб отчаянных самоубийц-домохозяек. В пасту полагается добавить чуточку цианида, но во избежание отёка не добавляйте сыр – во всяком случае, на него у вас аллергия.

      Дверь открывается. Она смотрит на меня, а сзади стоит её муж – он спрашивает, кто пришёл и выходит в коридор посмотреть. Завидев меня, разворачивается и двигается в обратном направлении.

      Мы знакомы? – спрашиваю я.

      А что ты тут делаешь?

      Столько боли в её голосе – будто комета эпохи разбилась о горы Тибета и вот, я, окровавленный, опечаленный и мёртвый, вынужден отчитываться за то, что “некогда” позволил себе умереть.

      Ты ведь…

      Да.

      И мы молчим. Голова. Моя голова всё ещё лежит на рельсах, а тело стоит тут и ведёт этот диалог. Отчаянные попытки продолжить обрываются внезапно возникшим молчанием.

      ******************************************************

      Дверь