Штрихи к моему портрету. Рассказки смешные и не очень. Сергей Павлович Степанов-Прошельцев

спускаюсь по ступенькам крыльца. На мне какое-то пальтишко тёмно-синего цвета. На нём – офицерские пуговицы с отцовского мундира. Отца призвали в армию в 1943 году, хотя у него было серьёзное заболевание – трахома. Он был директором трахоматозного детского дома и заразился этой болезнью. Но всё-таки признали годным к нестроевой службе. В боевых действиях он не участвовал, служил в автомобильных войсках. Ремонтировал подбитые на фронте машины. Демобилизовался старшим лейтенантом в начале 1946 года.

      Меня долго носили на руках. До этого я тяжело болел воспалением лёгких, лежал в больнице, отказали почки, выписали домой, не оставив никаких шансов на жизнь. Бабушка спасла меня, стала поить молоком прямо из крынки. Я выжил. Позже я написал такое стихотворение:

      Сузун… Здесь я сшибал коленки

      чуть от хворобы не погиб,

      но, как изгиб узкоколейки,

      судьбы подстерегал изгиб.

      Я выбрал незнакомый улей —

      с моим родным распалась связь,

      и жизнь стремительно, как пуля,

      как шмель гудящий, пронеслась.

      И по колдобинам дороги

      идти мне было суждено.

      Но что припомнилось в итоге?

      Сплошное белое пятно?

      Я не сживал других со света

      И не выматывал им жил…

      Но правда всё-таки не это,

      а то, что не напрасно жил.

      Судьба, хотя и небогата,

      но у меня обиды нет,

      что, распускаясь, мак заката

      мне обещал потом рассвет.

      2014, г. Нижний Новгород

      ***

      Все здесь напрочь забыто,

      помню я только лишь

      этот цвет малахита,

      если сверху глядишь.

      Здесь полвека я не был

      с того самого дня.

      И высокое небо —

      это не для меня.

      Увозили больного

      в пасмурь – было серо.

      Я не ведал, как много

      остаётся всего.

      Остаются укоры

      до скончания дней,

      остается такое,

      чего нету родней,

      Доктора залечили:

      я и тот и не тот.

      Но запретного чирий

      непременно прорвёт.

      Я не мог отогреться

      на чужой стороне,

      словно долго жил с сердцем,

      пересаженным мне.

      Надо было мириться,

      что вокруг только грязь.

      Но душа, словно птица,

      на свободу рвалась….

      Забываю, что мнимо,

      что не грех забывать.

      Это неистребимо,

      словно чувствуешь мать.

      Это вам не бравада

      и совсем не пустяк,

      если чувствуешь: надо

      все осмыслить не так.

      Не простят меня быстро,

      не один