Богатырь сентября. Елизавета Дворецкая

мягким покровом густо-зеленого мха, одевающего плавные изгибы холмов. Песчаная дорога убегала от ворот, скользила то вверх, то вниз по пригоркам и терялась за горизонтом. Воздух был упоительно свеж и прохладен, напоен запахом смоченных теплым дождем трав, и радуга от того дождя касалась нижним краем дальнего березняка – казалось, ступай, и скоро сможешь тронуть ее ладонью.

      Уж не по радуге ли придется идти, мельком подумал Салтан. Но опомнился: им держать путь не вверх, а вниз…

      – Вот вам провожатый.

      Медоуса вынула из рукава черно-серое птичье перо и подбросило – перо пролетело чуть вперед и зависло над дорогой.

      – Ступайте за ним – куда надо, доведет. Бог вам помочь!

      Медоуса обняла Гвидона, потом Салтана, украдкой поцеловала его, помахала рукой. Помахав ей в ответ, отец и сын пустились бодрым шагом по дороге. Спустившись до половины холма, Салтан подумал: не оглянуться ли посмотреть – стоит ли еще Медоуса у ворот, смотрит ли вслед? Но не стал. Некое чутье подсказало: не увидит он на холме ни женщины в жемчужно-голубом сарафане, ни самого дворца. Они давно уже не в своем мире, а темный свет не позволяет оглядываться и возвращаться. Здесь можно идти и смотреть только вперед.

      И жалеть не о чем: коли суждено, оставленное позади вновь повстречается, как бы далеко от него ты ни ушел.

      Глава 7

      Шли легко, на дорогу падала тень берез, оберегая от знойных лучей, из глубины леса веяло свежестью. Гвидон был бодр и даже насвистывал. Потом запел вполголоса:

      Сухота ты сухота,

      Полынь, горькая трава.

      Эх-хо, эх-хо-хо,

      Полынь, горькая трава.

      Уж я пашенку пашу,

      Сам на солнышко гляжу.

      Эх-хо, эх-хо-хо,

      Сам на солнышко гляжу.

      Уж как добрыя жены

      Мужьям есть принесли.

      Эх-хо, эх-хо-хо,

      Мужьям есть принесли.

      А моя шельма-жена,

      Позабыла про меня.

      Эх-хо, эх-хо-хо,

      Позабыла про меня…[1]

      – Эх ты, пахарь! – насмешливо окликнул его Салтан. – Когда же это ты пашенку пахал?

      – Да я не пахал. Так, вспомнилось… Это белка наша пела, бывало. Она множество этих песен знала – и веселых, и грустных. Но веселых больше. Как примется скакать, платочком махать, только пятки мелькают – стар и млад засмотрится, заслушается, и всем весело.

      Они шли дальше, и скоро Гвидон опять запел:

      Позабыла по меня,

      Позапамятовала.

      Эх-хо, эх-хо-хо,

      Позапамятовала.

      Уж я вырежу лозу

      На свою шельму-жену.

      Эх-хо, эх-хо-хо,

      На свою шельму-жену…

      Потом Гвидон замолчал, будто опомнился, коснулся мешочка на шее.

      – Знаешь, бать, – он обернулся к Салтану, – мерещится мне, что тут в мешочке что-то шевелится.

      – Шевелится?

      – Ну. Иду, а оно как будто копошится…

      – Оно живое? Этот выкуп?

      – А

1

Из книги «Ласковое словечушко» Н. П. Павперовой (Свадьбы, хороводы, прибаски, побасенки, частушки, сказки, и песни Самарского Края), Самара, 1996.