Воин-лекарь. Сергей Саматович Сорокин

ой маловато было, а железа он много всякого захотел взять. Человек он известный, уважаемый. Говорит, поехал прогуляться по лесам да по полям, да к нам заглянул в кузницу. Вспомнил вдруг, что надо ему железок этих. А у нас их много было уже готовых. Тех, которые всем постоянно требуются. Гвозди, петли и другие мелочи, коих много надо в каждом крепком хозяйстве. Ну и выдали ему всё, что он захотел. О деньгах договорились, что потом приедет и отдаст.

      Я же вот в город внезапно поехал, думаю, что и к нему надо заглянуть.

      Зачем в город поехал? От молодого князя гонец прискакал, весь взмыленный. С вечера, уже темнеть начинало. Молодая княгиня рожать собралась. Матушка сама бы поехала, я уверен, да дома её не было в этот момент. В соседнюю деревню ушла, назавтра только домой собиралась. Благо дело, давно обучен ею же всяким лекарским премудростям. Отца тоже не было. Брату да сёстрам наказал, чтобы сами по хозяйству управлялись. Они хоть и младше меня, но уже не мелкие. Особенно сёстры – уже практически невесты. Да и брат уже в кузнице у отца сам вовсю с железом работает.

      С молодым князем да женой его давно знакомы мы были, с детства. С князем Дмитрием ещё пацанами играли, сражались на деревянных мечах. Когда он со своим отцом приезжал в нам в кузницу, заказы делал разные. И когда я в городе бывал. А Ольга, жена его, жила по соседству, недалече. Всего-то пару дней скакать на лошади. Дочь другого князя.

      Приятные воспоминания были прерваны громкими криками, исходящими с базарной площади. И что-то было в этих криках нехорошее. Дикое, грубое. Животное. Такое я слышал от людей только тогда, когда толпа готова порвать другого человека. Когда идёт не драка, а битва стенка-на-стенку, когда уже кто-то в крови валяется. Или когда казнить кого-то хотят и уже вот-вот, когда люди уже жаждут увидеть чужую смерть… Руки сразу легли в рукояти обоих мечей. И я почти побежал. Нет, не смотреть. Смотреть на это противно. Чувствовать удовольствие – омерзительно. Но, возможно, я смогу кому-нибудь помочь? Всё-таки владею и мечом, и лекарствами. Оба меча и метательные ножи с собой, на своих законных местах. Сумка со снадобьями за спиной, удобно держится на двух верёвках, пропущенных по плечам.

      Да, я был прав… Люди собрались для зрелищ. На большом эшафоте сложены дрова. Их уже собираются поджечь. Местный «святоша», епископом себя называет. Буйствует, людей норовит кого повесить, а кого и сжечь живьём. Ведьм находит… Людям же, толпе, только бы посмотреть на мучения. Порадоваться, что не они там. Порадоваться, что другому плохо. Вот такие они, в своей массе. Хотя я знаю, что есть и нормальные. Но эти, нормальные, держатся вдалеке. Не орут, не радуются. Хмурые. Сделать ничего не могут.

      Епископ в силе. У них там со старым князем какие-то завязки и князь его не может ограничить. Молодой князь очень недоволен, но у него власти нет. Когда Дмитрий станет главным, грозится разобраться с этим безобразием. Но когда ещё это случится… Старый князь ещё сильный, здоровый. Помогать ему уйти «на тот свет» никто не будет, в целом его очень даже уважают все, и люди в городе и окрестных деревнях, и сын. Опять же, у Дмитрия есть своя личная дружина, но и у епископа есть свои воины. Называют себя воинами-монахами, но святого в них ничего не было никогда. Вот даже на кончике ножа не наберётся святости, сколько их этим ножичком ни скобли. Впрочем, и воины они только против безоружных хорошие.

      Вот и сейчас. Хворост и палки разложены. В центре этой кучи столб. К нему привязана молодая, красивая, худощавая девушка. Волосы грязные, спутанные. Видно, что на самом деле они чёрные-чёрные, красивые – если отмыть. Длинные, до пояса. Одежда в виде какого-то мешка. Вся разодранная. Под ней видно раны, необработанные, грязные, кровоточащие, некрасивые. Действительно, кто же будет озадачиваться этим, если её всё равно сжечь хотят?

      Стоит девушка в центре этой кучи хвороста. К столбу привязана. Не убежишь. С жизнью прощается. Смотрит в толпу… Ну как смотрит, пытается смотреть. Волосы висят везде, и перед глазами тоже. Не понятно, что она там через них видит. И глаза её не видно.

      Площадь достаточно просторная. Эшафот с краю находится. Сзади него высокий забор, сложенный из местного булыжника, крупного такого. Глиной промазывают. Да и эшафот из тех же булыжников сделан. Основа из крупных, верх из более мелких набран. Прочный, высокий. Верх его на уровне моего пояса. Чаще на нём скоморохи выступают, когда в большой базарные день народ тут веселится. Это только сейчас это место – эшафот.

      Святоша же упивается своей властью, рассказывает, какие такие грехи за девушкой водятся. И скот потравила, и засуху наслала, и какая-то там древняя бабка умерла из-за неё, грозу наслала, из-за которой молния ударила в дом и пол-деревни выгорело, хорошо хоть люди не пострадали…

      Знал я, кстати, ту бабку. Говорят, в годы более молодые была умная да красивая. Потом постарела, жизнь её согнула, тело высохло, соображать стала плохо, чаще дурь полную несла. Вобщем, закончился её век. И так долго пожила. Даже все местные старожилы помнили Анфису, как ещё детьми воровали у неё пирожки, которые она продавала на базарной площади в торговые дни. Ходила с лотком, уже тогда, говорят, немолодая была. Впрочем, эту часть её жизни я не застал. Давно это было, до меня.

      Когда подходил к эшафоту, я