Али и Нино. Курбан Саид

султаном, стала бы ты суженой моей,

      В косы твои вплетал бы я жемчуг,

      Целовал бы пятки твои,

      В чаше золотой преподнес бы сердце свое.

      Певец умолк, но песню подхватил громкий и резкий голос другого. С ненавистью в голосе он пел:

      Но каждую ночь

      Ты, как мышь, крадешься

      Через двор в соседний дом.

      Бубен безумствовал. Кяманча рыдала. И уже третий певец страстно запел:

      Он шакал, он неверный.

      О горе, о несчастье, о позор!

      На минуту воцарилась тишина. Затем через три-четыре такта мягко и романтически нежно запел четвертый:

      Три дня я точил свой кинжал,

      На четвертый заколол врага,

      Искромсав его.

      Я переброшу тебя, моя любимая, через седло,

      Повяжу лицо свое платком войны

      И умчусь с тобой в горы.

      Рядом со мной стояли директор школы и преподаватель географии.

      – Какая ужасная музыка, – мягко произнес директор. – Звучит как рев кавказского осла в ночи. Интересно, есть ли какой-нибудь смысл в словах?

      – Нет, наверное, так же как и в музыке.

      Я уже хотел на цыпочках уйти от них, но почувствовал, как зашевелилась тяжелая дамасская портьера за моей спиной. Я осторожно оглянулся. За портьерой стоял старик с белоснежными волосами и странными светлыми глазами. Слушая музыку, он плакал: его превосходительство Зейнал-ага, отец Ильяс-бека. Его мягкие руки с толстыми голубыми венами дрожали. Эти руки не могли даже написать имя хозяина, но управляли семидесятимиллионным состоянием. Я отвернулся. Он был простым крестьянином, этот Зейнал-ага, но понимал в искусстве пения больше преподавателей, выпустивших нас в свет. Песня закончилась. Музыканты принялись играть кавказскую танцевальную мелодию. Я огляделся. Учащиеся сбились в группы и пили вино, даже мусульмане. Я не пил. Девочки, сестры и друзья наших одноклассников, щебетали по углам. Среди них было много русских девочек с русыми косами, серыми или голубыми глазами и напудренными сердцами. Они говорили либо только с русскими, либо с армянами или грузинами. Приближение же мусульман их смущало, они хихикали и, ответив скороговоркой, отворачивались. Кто-то заиграл на пианино вальс. Директор закружил с дочерью губернатора.

      Наконец-то! С лестницы послышался ее голос:

      – Добрый вечер, Ильяс-бек. Я немного опоздала, но не по своей вине.

      Я смутился. Нино была одета не в вечернее платье и даже не в форму гимназии Святой Тамары. С ее плеч свисала короткая бархатная накидка с золочеными пуговицами. Талия была туго стянута ремешком и казалась такой тонкой, что я смог бы обхватить ее одной рукой. Длинная черная бархатная юбка доходила до пят, обнажая позолоченные носки ее лайковых башмачков. На головке сидела небольшая круглая шапочка, с которой на лоб двумя рядами спадали тяжелые золотые монеты. Она была в старинном костюме грузинской княжны и походила на византийскую Мадонну. Мадонна рассмеялась:

      – Нет, Али-хан, не сердись. Пока завяжешь