Другой день, другая ночь. Сара Райнер

слишком многого хочешь, говорит она себе. Затем ее вдруг посещает мысль: а может, Гленн все уладит? Что-что, а продавать он умеет.

      Увы, его мобильник сразу переключается на голосовую почту.

      – Было бы неплохо, если б ты мне ответил, – говорит Эбби, и он, наконец, берет трубку.

      Она рассказывает ему о предложении.

      – Мало, – отрезает Гленн.

      – Что, прости?

      – Я хочу больше, а ты разве нет? В наших интересах получить максимум, если каждый из нас хочет купить себе что-нибудь приличное.

      – Никто и никогда не дает, сколько просят.

      – Никто и никогда не соглашается на первое предложение. Мы выставили дом на продажу всего шесть недель назад. Давай посмотрим – а вдруг они дадут больше. Им же вроде понравился дом.

      – Давай ты посмотришь, дадут ли они больше, – отвечает Эбби. – У тебя лучше получается торговаться.

      – Не могу. Мне трудно звонить с работы.

      Значит, этим тоже должна заниматься я, думает Эбби, закипая от злости. Почему все самое трудное достается мне, ведь я даже переезжать не хочу? Она уже собирается высказать это вслух, но сперва мысленно прокручивает диалог. Я отказываюсь звонить риелтору, мы с Гленном ссоримся, в итоге я почувствую себя виноватой и все равно позвоню. Гнев хотя бы заглушил панику. Но, несмотря ни на что, она слишком устала, чтобы бороться.

      – Ладно. Только это затянет дело. А я думала, ты хочешь разъехаться побыстрее.

      – Да, хочу, – говорит Гленн. – Однако самое важное – условия продажи.

      – Понятно, – отвечает Эбби.

      Ей так и хочется добавить: как ни смешно, я считала, что важнее наша семья.

* * *

      Молли с Люком припустили вперед. Анна и Карен идут более размеренным шагом, читая надписи на надгробиях. Карен несет букет анемонов на могилу мужа.

      – Жаль, что сейчас у нас не такая пафосная погребальная культура, как в викторианскую эпоху, – говорит Анна, беря Карен под руку. – Звучит не слишком ужасно?

      Карен улыбается подруге.

      – Ты всегда больше тяготела к готике. Только посмотри на себя.

      Анна вся с головы до ног в черном, Карен – в одежде земляных тонов. Шел дождь, однако Анна в стильных кожаных сапожках на шпильках, а Карен – в резиновых калошах с ребристой подошвой, чтобы не скользить.

      – Согласна, – улыбается Анна.

      По обеим сторонам дорожки тянутся квадратные надгробия, почти на каждом – ангелы с воздетыми кверху руками и устремленными в небо глазами.

      – Карен, не сочти за кощунство, но если случится так, что я уйду раньше тебя, я бы очень хотела большую статую с приличными крыльями и безмятежным взглядом.

      – Посмотрим.

      – Эвфемизмы вроде «упокоилась» или «почила вечным сном» можешь опустить. Достаточно простого «умерла».

      «Скорбим и помним», – читает Карен. Ей нравится надпись.

      Булыжная мостовая вскоре сменяется бетонированной дорожкой, от эффектных памятников девятнадцатого века они переходят к скромным крестам двадцатого.

      – «Светлая