Струны судьбы. Андрей Сергеевич Божко

Это, конечно, вызывало разочарование. Часто возникало чувство, что я топчусь на месте. Каждый новый шаг вперёд казался ничтожным на фоне того, чего хотелось достичь. Но даже в такие моменты я не мог полностью остановиться. Что-то внутри подталкивало меня пробовать ещё раз, снова вставать после падений и идти дальше, пусть и маленькими шагами. Этот период стал временем экспериментов и ошибок. Я учился на них, понимал, что ни одно усилие не проходит бесследно, даже если результат не виден сразу. Всё это стало фундаментом для того, чтобы однажды динамика начала нарастать и принести настоящие перемены.

      В нашем классе было всего два человека, которые занимались музыкой, включая меня. Второй был мальчишкой из соседнего двора, и его увлечение выглядело ещё более странным, чем моё. Мы не были близкими друзьями, но наше "общее" выделяло нас на фоне остальных. Одноклассники считали нас "не такими, как все", и это "не такое" стало своеобразным клеймом. Интересно, что мы с ним никогда не обсуждали наши занятия, словно старались лишний раз не напоминать друг другу о том, что и так выделяет нас из общего круга. Может, мы оба чувствовали, что любое проявление энтузиазма только подольёт масла в огонь насмешек. Каждый из нас варился в своём котле. Он увлечённо погружался в мир синтезаторов, битов и экспериментов с электронной музыкой. В его руках простые звуки превращались в нечто странное и захватывающее, что тогда казалось мне почти магией. Я видел, как он часами возился с оборудованием, искал новые сочетания звуков, пробовал создавать ритмы, которые, как он говорил, «переворачивали сознание».

      Я же жил совсем в другом ритме. Моё время уходило на попытки разобраться в собственных желаниях и найти себя в том хаосе, который окружал нас. Если у него было чёткое направление – он горел своей музыкой, – то я плыл по течению, хватаясь за всё, что хоть как-то могло стать для меня якорем. И хотя мы редко общались, я замечал в его увлечённости то, что мне самому не хватало: уверенность в том, что он делает. Его энергия, его фанатизм в работе с электронной музыкой вызывали уважение, хотя я никогда ему об этом не говорил. Мы были слишком поглощены своими внутренними мирами, чтобы пересекаться. Каждый из нас находился на своём пути, а наш класс был для нас просто общей отправной точкой. Глядя на его попытки и полное отсутствие музыкального образования, я искренне не понимал, что он вообще делает. Для меня, привыкшего к строгим правилам и структуре музыкальной школы, его хаотичные эксперименты казались чем-то нелепым. Он мог часами сидеть за компьютером, настраивая звуки, и с гордостью показывал свои «треки», которые мне казались набором странных шумов. Думал: «Разве это можно назвать музыкой? Где мелодия, где логика?» Его подход был противоположностью всего, чему учили меня. Если я полагался на теорию и правила, то он творил по наитию, словно шёл на ощупь в полной темноте. Но самое удивительное было в том, что он не сомневался в себе. Даже когда его треки никто не понимал или открыто критиковал, он продолжал работать,