Амалин век. Иосиф Антонович Циммерманн

все, что касалось его службы, оказалось покрыто завесой тайны. Родные могли только догадываться о том, чем он занимается, но вопросы задавать было не принято. Данда интересовался их делами, но о своих говорил мало и поверхностно, как будто между ним и семьей возникла невидимая стена.

      Особенно родню удивило его решение жениться на русской женщине, да к тому же значительно старше его. Жену звали Анастасия, и никто не мог понять, почему Данда выбрал именно ее. Казалось, это шло вразрез с традициями, но в семье Шукеновых давно уже привыкли не обсуждать поступки младшего сына. Анастасию приняли молча, без осуждений, как данность.

      Брак Данды и Анастасии остался бездетным, и однажды, за семейным столом, изрядно выпив, он впервые заговорил о ее судьбе.

      – Годы тюрем и ссылок подорвали ее здоровье, – сказал он, опустив взгляд в стакан, как будто эти слова стоили ему невероятного усилия.

      Эта фраза повисла в воздухе, как эхо чего-то непостижимого. Никто за столом не произнес ни звука.

      «Как? Когда? За что?» – эти вопросы были на кончиках языков всех присутствующих, но так и не прозвучали. Никто не смел нарушить молчание, будто бы невидимый приказ не задавать вопросов исходил прямо от Данды.

      Взгляд умирающего старика украдкой скользнул к Анастасии. Она сидела спокойно, сдержанно, как будто слова мужа были о ком-то далеком и ей не касались. В ее глазах застыла мудрость человека, пережившего слишком многое, чтобы принимать осуждения или жалость…

      Баймухамбет закрыл глаза и увидел перед собой степь, бескрайнюю и залитую золотистым светом заходящего солнца. Среди этого величественного простора, как будто из самого сердца природы, возникла грациозная косуля. Она неслась вперед, легкая, будто ветер, обгоняя травянистые шары перекати-поле, которые в этот момент, казалось, заполонили весь горизонт.

      Животное вело себя странно: оно часто оглядывалось назад, ловя взгляд старика, и даже порой останавливалось, будто давая ему возможность приблизиться. Косуля издавала низкий, свистящий звук, нечто среднее между зовом и предостережением. Ее движения были так плавны и уверены, что Баймухамбет чувствовал – это не просто зверь, это знак, посланный свыше.

      Старик протянул дрожащие руки вперед, словно пытался ухватить этот миг или удержать ускользающий образ. На его лице мелькнула слабая, почти детская улыбка.

      – Смотри, доиграешься ты у меня, – полушутя пригрозил он косуле, шутка прозвучала тихо, почти шепотом.

      Косуля замерла на мгновение, повернув голову. В ее темных глазах, казалось, отражалась сама степь – вечная, беспредельная, молчаливая. Она ждала его, звала за собой.

      Баймухамбет почувствовал необыкновенное облегчение, как будто все тревоги, заботы и печали, накопленные за долгую жизнь, остались где-то позади, растворившись в степном ветре.

      В тот же миг, словно испугавшись чего-то невидимого, косуля взмахнула своими небольшими, но изящными рогами с двойным разветвлением и рванулась вниз,