Охотничий домик. Александр Викторович Аладушкин

Еремея затрясся, слюна пеной повисла на усах, вены на шее повздувались.

      – Ты успокойся. Говорю тебе, как есть. Пришли. Кровь есть, тел нет. Окно ставнями изнутри забрано.

      Некоторое время Еремей вновь молча сидел, уставившись куда-то. Потом перекрестился, сплюнул и сказал шепотом:

      – Вот-те крест, Никитич, не привиделось мне это. Ты и сам кровь видел, говоришь. Бесовщина какая-то, да что же это такое… А окно открыто стояло; и сейчас перед глазами оно открыто у меня. Все силы нечистой проделки!

      – Выходит, что кто-то был после тебя. Он все убрал и закрыл окно. Ума не приложу, что творится.

      Он взял из рук Еремея стакан, налил и выпил залпом. На столе, дрожа и кривляясь пламенем, догорала свеча.

      – Ладно, буде. Утро вечера мудренее. Отдыхай, да и я пойду к себе. Голова кругом от этого всего.

      Никитич вышел и побрел к себе. Воздух стал еще морознее, а с неба начали срываться и порхать над всей округой, словно перышки из перины, первые снежинки.

      Ночью ему снился один и тот же сон. Будто он у охотничьего домика, дверь и окно заперты, вокруг тьма и не видать ничего. А из домика свет яркий-яркий льется и крики раздаются; а он пытается, но никак не может войти, и чувствует, что от этого зависит чья-то жизнь, а внутри паника у него. Так и проворочался до утра.

      МЕТЕЛЬ

      Встав утром и сделав все дела, решил Никитич зайти к соседу своему, Михо. Знал он его с давних пор, воевать приходилось вместе. Потом долгое время ничего о нем не слышал, а однажды Михо заехал с чумаками к ним на село. И только последние лет пять как обосновался здесь и занялся кузнечным делом.

      Выйдя за порог, он увидел занесенные снегом улицы, припорошенные деревья и изгороди. Воздух был легкий, дышать им было, как за праздник. С разных сторон слышался лай собак, из труб над хатами тянулся сизый дымок.

      – Вот и стало все белым-бело.

      Он достал из кисета щепотку табаку, понюхал и чихнул так громко, что каждая соседская собака выскочила из своей конуры и стала ругаться на него.

      –А ну, угомонились, шельмы лохматые! – пробасил он и пошел к соседу.

      От снега и собак мысли вернулись к охотничьему домику. Похоже, что Еремей говорил правду. Кто-то запер окно после его ухода и забрал покойников. Но что за дети? Ни у кого из сельчан ребятишек не пропадало. С этими мыслями он ступил на крыльцо Михо. Не успел и дотянуться до ручки двери, как та распахнулась, и пред ним предстал хозяин жилища. Если голову Никитича уже вовсю разукрасила седина, то Михо обладал рыжеватой шевелюрой. Был он на восемь лет моложе своего друга.

      – Добре, Никитич. Проходи.

      – Добре, Михо. Как ты?

      Никитич прошел внутрь, на ходу стягивая с себя овечий тулуп.

      – Все хорошо. Вчера в кузнице задержался малость. А так, дай Бог, все хорошо.

      Утрамбовывая табак в люльке, Михо пригласил гостя за стол. По хате то тут, то там валялись какие-то железяки, быт здесь был прост и не тронут женщиной. Никитич сел, сказал, что ничего не хочет, а для горилки еще рано и есть у него дело.

      – Не нашел себе еще жинку? Все один да один.

      – Пока