Избранные сочинения в пяти томах. Том 4. Григорий Канович

я вдруг у мамы на глазах скуксился, растерялся, засуетился, стал оглядываться по сторонам.

      – Неважно себя чувствуешь? – спросила мама.

      – Нет, нет… Просто лекарство пора принимать, – сказал я.

      – Так чего ж ты стоишь? Беги!

      – Давай еще посидим немножко.

      – А лекарство?

      – Попозже приму.

      Время прогулки истекло, но я не торопился возвращаться в палату, куда вход посторонним был воспрещен, волнуясь, искал выход из положения, но ничего путного придумать не мог. Обратно в кишлак мама не поедет. Будет – сколько потребуется – голодать, ночевать на лавочке под хлесткими осенними дождями, таскать ведрами в госпитальную котельную уголь, мыть в палатах полы, стирать окровавленные бинты, драить портреты Сталина, но никуда, никуда не уедет – только быть бы рядом, только бы разочек в день видеться.

      Мы сидели и смотрели на больных, лихо, с пришлепами и прихлопами, резавшихся на соседней лавочке в «дурака»; на моего постоянного собеседника и искусителя – чабана Мухтара, который от нечего делать пас свору драчливых кошек – кухонных иждивенок, оглашавших весь Джувалинск своим похотливым воем. Мухтар то и дело наставительно замахивался костылем на готовых к немедленному соитию горлодеров; а мы с мамой следили за их возней, за бестолковым нищенским пиршеством воробьев и молчали. А ведь еще недавно казалось, что разговорам и расспросам не будет конца, но что-то незримое стеной стояло между нами и недомолвками мешало нашему общению.

      – Как тут хорошо! – наконец сказала мама.

      – Хорошо, – с натугой ответил я.

      – Я буду приходить к тебе каждый день, пока тебя отсюда не выпустят. – И, как бы предваряя лишние вопросы, добавила: – К кому-нибудь в кухарки наймусь. Или в няньки. Дорого не возьму… За ночлег и харчи. Я ведь, Гриша, до твоего рождения и после того, как тебя отправила в школу, еще долго у Пагирского и у Капера в прислугах была… Я знаю, тут вокруг нет ни Пагирских, ни Каперов, но ведь всюду живут евреи. Как я слышала, твой доктор тоже еврей. Говорят, есть евреи, которые даже на звездах живут… не захотели будто бы жить на земле и вовремя, как только Всевышний их создал, улетели отсюда… Ты только за меня не беспокойся – я как-нибудь устроюсь. Беги, тебе пора лекарство принимать, а я с воробышками посижу…

      – Больше я к тебе выйти не смогу, – пролепетал я. – Лазарь Моисеевич рассердится.

      – Докторов сердить – здоровью вредить… Прими лекарство, а я тут на лавочке с воробьями побеседую…

      Я вдруг уткнулся головой в ее подол и почему-то захныкал.

      – Ну чего ты, чего? Тут такой воздух, такая прохлада… Я всегда любила под деревьями спать… Сплю, а надо мной листва колышется или яблоки на ветках качаются.

      – Гриша! Ты, что это режим нарушаешь? А ну-ка в палату! – издали закричала Надия.

      – Ступай, ступай… Целоваться будем завтра… при встрече – сказала мама.

      – Сейчас, сейчас, – с удовольствием продолжал я нарушать режим. – Как только рассветет,