Чем Черт не шутит. Елена Романова

– жизнь. Остальных – поздравляю. На сегодня – свободны. Осваивайтесь. Завтра на рассвете начнутся занятия. Не опаздывать, – последние слова незлой колдун произнес, глядя Радану в глаза.

      Притихшие мальчики выстроились в цепочку перед лестницей. Радан смотрел вверх с ужасом: у него так болела нога, что чертова лестница казалась бесконечной. Пропустив всех вперед, он поднялся последним. С каждым шагом пройденная ступень стиралась, словно воспоминание, и у самого выхода последняя растаяла в темноте, как не было.

      Радан думал о тех четверых, кого отпустили, и не знал, не мог выбрать: завидовать им или сочувствовать? Он представил, как они возвращаются домой и что там делают: бросаются к матерям, обещая до конца жизни вести себя хорошо, хватаются за сигареты и припрятанные пузырьки с водкой, звонят друзьям или запирают двери на все замки, выключают свет и едва дышат, чтобы их никто никогда не нашел? Странно, но чем дольше Радан находился здесь, на изнанке прежней нормальности, тем сильнее ему казалось, что все на своих местах, и он сам – на своем месте. Подле пекла, от которого сушит в горле.

      Радан брел по коридорам в оглушающем оцепенении, совершенно не интересуясь рисунками, которые подлизывались к нему, как голодные кошки. Нога изводила его, но все же не так сильно, чтобы снять симптомы душевной контузии. Звонкий смех заставил оторвать взгляд от каменного пола: навстречу шли три девчонки, такие же легкие и веселые, как дома. Они перешептывались друг с другом, хихикая над Раданом и его товарищами по несчастью, обернувшимися ошарашенно поглазеть на этих спешившихся русалок. На лицах некоторых из мальчиков мелькнуло неуклюжее оживление и призрачная надежда, что все будет хорошо.

      На крыльце они все принялись непонимающе озираться: каждый думал, куда идти, никто не запомнил дороги, чтобы легко вернуться.

      – Ты в какой стороне живешь? – спросил Гена.

      Радан пожал плечами, посмотрев сначала на выступавшие прямо из золы кусты шиповника, чьи перекрученные сохлые листья обвивал траурный черный кант, затем на свои грязные ноги, выпачканные золой. Жар пекла размыл грязь выгнанным потом, рана выглядела ужасно: раздувшиеся и сочащиеся сукровицей царапины, присохшая к ним ткань, которую так больно отрывать.

      – Загноится, – констатировал Гена, наклонившийся рассмотреть чужое увечье.

      – Уже, – прошипел Радан, попытавшись отнять от кожи намертво прилипшую ткань.

      – Быстрее сдохнешь, – беспощадно выдал Эрик и достал из кармана мятую пачку. – Что даже к лучшему, учитывая обстоятельства, – он прикурил от последней спички и протянул сигарету Радану.

      Гена заблаговременно отказался, хоть было ясно, что ему никто ничего предлагать не собирается.

      – Ого, – удивился Радан.

      – Угу, – согласился Эрик, вид у него был разом и сосредоточенный, и рассеянный, и обреченный. – Раньше я думал, что мне не нравится жить дома, но теперь… – он осмотрел окрестности кислым взглядом. – Теперь я бы десять раз подумал, прежде чем соглашаться. Но кому тут сдалось мое мнение?

      Гена вздохнул.