На солнце и в тени. Марк Хелприн

ржавчиной. Усиливали рев сотни грузовиков, всегда отличающиеся друг от друга типами двигателей, скоростями холостого хода, дизельным топливом или бензином, дрожащие, звенящие или звучащие ровно, по-разному припаркованные, и прочие транспортные средства, от лимузинов до мотоциклов, не говоря уже о тележках, велосипедах и одежных стеллажах на колесиках, производящих больше шума, чем локомотивы.

      Подобно блеянью тибетских овец, автомобильные сигналы Манхэттена отдавались эхом от скал. Разговоры и споры на десятках языков смешивались с криками, возгласами и командами подать назад или остановиться, грузить или прекращать погрузку. В постоянном движении были грузовые подъемники, удивительно возносясь и опускаясь, иногда как по волшебству появляясь и поднимаясь прямо из тротуаров, откуда их стальные рамы прорастали, словно бобовые стебли. Хлопали, открываясь и закрываясь, их створки, подобные воротам замка, железные и деревянные, сплошные и сетчатые. Надо всем этим главенствовали сотни мужчин и женщин, которые входили в здания и выходили из них, стояли у своих грузовиков или толкали стеллажи и тележки, груженные ящиками, одеждой, отходами и болтами. Это сообщество в полной мере понимали только они сами. В каждом квартале насчитывались сотни компаний, и каждая была более или менее неизвестна другой. Тысячи сотрудников, разделенные на отделы и подотделы, образующие кланы, группы, дружеские кружки, выполняли свою сложную работу. Разделенные национальностью, языком и прошлыми знакомствами, они смешивались на улице. Когда они прибывали по утрам, выходили на обеденный перерыв или расходились по домам, это напоминало Кони-Айленд в июле, когда тысячи проталкиваются сквозь тысячи. Но в другое время здесь было меньшее столпотворение, и чаще всего, когда Гарри прибывал в цех «Кожи Коупленда» на 26-й улице, ему удавалось миновать заводил и коноводов, тех рабочих, которым без каких-либо официальных полномочий удалось встать во главе и руководить происходящим на улице.

      Их сети были невидимы, и они, казалось, знают друг друга, хотя могли и не знать. Они осматривали каждого, кто проходит мимо, и следили за входами в свое здание, как охранники у Белого дома. Работали они время от времени, команды людей, за которыми они надзирали, менялись каждые несколько минут, и они умели говорить сотрясающими всплесками, что позволило им вести разговор с кем-то через улицу и в сотне футов дальше по кварталу, как если бы они стояли плечом к плечу. Они взрывчато приветствовали друг друга. «Эй! Винни!» – мог вскричать кто-то из их, как будто Винни, которого он видел полчаса назад, только что восстал из мертвых. «Эй, эй, эй!»

      Он – Гарри, не Винни, пока еще нет – мог бы вступить в Гарвардский клуб, сидеть в его огромной гостиной, окруженный малиновыми и золотистыми цветами и омываемый коктейльным светом раннего вечера, слушая тиканье часов и потрескивание огня в камине. Он мог бы пойти туда, притворяясь, что только что прибыл, и острые края города были бы сглажены, а его резкие звуки приглушены. Но каждый раз, когда он получал