Избранное. Том II. Георгий Мосешвили

чужой стеной.

      Лишь часы маячат

      В тихой темноте.

      Дождь и Время плачут

      О чужой беде…

Ноябрь 1977

      «Над домом поэта всегда – догорающий свет…»

      Над домом поэта всегда – догорающий свет.

      Над словом поэта всегда – ощущение тайны.

      Налево – знамения света и слов не случайны.

      Направо – ни дома, ни тайны давно уже нет.

      Над телом поэта всегда – современников суд.

      Над тенью поэта всегда – пересуды потомков.

      Налево – одно из имён назовут вам негромко;

      Направо же – в списки десятки других занесут.

      Над жизнью поэта всегда – ожиданье конца.

      Над смертью поэта всегда – дуновение славы.

      Налево – признанье, портреты, венки…

      А направо —

      Презренье невежды и недоуменье слепца.

Ноябрь 1977

      «Воображенье – суетный удел…»

      Воображенье – суетный удел

      Поэта, музыканта и бродяги.

      Мы все тоскуем по плащу и шпаге,

      Нам кажется, что все мы – не у дел.

      Воображенье – время, годы, дни…

      Участники печальной пантомимы,

      Мы ищем то, что невообразимо…

      О, Господи, спаси и сохрани!

      «Две стрелы…»

      Две стрелы.

      Движение по кругу.

      Маятник почти что невесом.

      Месяц май.

      Двенадцать.

      Ближе к югу

      Солнце.

      Люди, вспомнив о своём

      счастье,

      поднимаются с постели,

      одеваются,

      куда-нибудь

      тихо направляются

      без цели.

      Две стрелы

      указывают

      путь.

      «Век мой! Я ли жил…»

      Век мой! Я ли жил

      под синим солнцем Крыма,

      взглядом останавливая

      облака?

      Жизнь моя ни с чем

      не была сравнима,

      как изгиб реки,

      жизнь была легка.

      Лёгкою рукой

      с камешками моря

      капельки дождя я

      собирал в горсти.

      Руки целовал

      смуглолицей Флоре,

      при дворе дриад

      будучи в чести.

      Велика ли честь?

      С черноморской влагой

      в чаше дня смешав

      чистое вино,

      медлил я прочесть

      книгу Карадага,

      видя в глубине

      золотое дно.

      Золотой мой век

      не имел начала,

      он не знал границ,

      но имел конец.

      Перейдя мостки

      древнего причала,

      минул я твоё

      устье, Ингулец.

      Пантикапей! Здесь

      сны мои ютились,

      в письменах твоих

      на листах дерев.

      Велика ли честь —

      явь? – когда нам снились

      золотых веков

      строчки – нараспев.

      Где ты, певчих снов

      длительная глосса?

      Что осталось нам?

      Лишь сердец союз.

      Подмосковный лес.

      Память.