Далеко-далеко. Алексей Крымов

безбожно, и до беспамятства. Лет 40 ему было, и как минимум половина прошла под знаком алкогольной интоксикации. Потому и звали его Ванькой, а не скажем Иваном Тимофеевичем, как значилось в потрëпаном паспорте. Так и жил, пил, и пил, иногда ел, но всё же значительно реже нежели пил. Иногда мысли приходили в Ванькин одурманенный мозг, по ночам обычно, приходили и уходили, а тут завелась одна, и не уходит, каждую ночь зудит и зудит. Мысль простая как чекушка, пить бросить. Крепился, крепился Ванька, да и сдался. Очень уж настойчивая мысль попалась, идея фикс прямо. А чо? -думал Ванька, и брошу, бабу себе найду, и работу, и соседи-сволочи здороваться будут.

      Так и бросил, день не пьëт, другой. Тяжело, конечно, сколько раз с унитазом обниматься пришлось и не сосчитать, нету столько пальцев на руках, разве что у мутанта Чернобыльского, да и то не у всякого. Но крепился Ванька, туго за дело взялся, такой характер у него был, ни за что браться не хотел, но если уж взялся, тогда Ухх, держите меня семеро…

      И вот возвращается Ванька под вечер второго дня с очередного свидания с унитазом в комнату, глядь, а в кресле мужик сидит, зелëной шерстью покрыт ниже пупка, а торс голый, и рога на лбу, маленькие, но вполне заметные. И говорит ему мужик, – чтож ты Ванька пить-то бросил, скучно нам без тебя, да и котëл со спиртом, кипящим тебя, дожидается, не обратно же на склад его отдавать, отписываться умучаешься.

      Ванька так на пороге и сел, -Вот -думает -дело какое, серьëзное, – но потом всë же призадумался, голова-то трезвая, несерьëзный какой-то чëрт, штаны эти лохматые, роги, клоун какой-то а не чëрт. И послал его по той самой чëртовой матери, крепко обложил, не вынес этого чертяка, исчез в клубах вонючего сероводородного дыма. И Ванька исчез, стал он всë таки Иваном Тимофеевичем, и бабу нашëл себе и работу, и соседи здороваться стали, и не такие уж сволочи они оказались.

      Про письки

      Жалуются мне мои подруги знакомые, заполонили сообщения в соцсетях писюны мужские, шлют, и шлют. Как будто больше показать нечего. Прямо не протолкнуться в лесу из писек, бритых, и волосатых.

      И требуют в ответ сиськи показать, ну на сиськи скажем и я поглядеть не прочь, но всё-таки и поговорить, наверное, надо о чëм-нибудь высоком, о Мандельштаме, например, или ценах на макароны.

      И вот мысль в голове поселилась, а о чëм думают эти вот самые писькосланцы? Вот прям представляю, как сидит себе в кабинете внешне уважаемый человек, и хозяйство своë любовно фотографирует, ракурс подбирает и освещение. А потом ничтоже сумняшеся посылают незнакомым людям, дамам в основном, в качестве привета. А дамы смеются, рот ладошкой закрывая, но в сообщении строго так пишут – ах что вы, я вовсе не такая, и мне прежде чем писюльку свою предлагать, надо руку и сердце предложить, и квартиру с машиной, и цветов с шоколадом, и в кино сходить, А потом я может и гляну на вашу прелесть, и даже сиски покажу.

      А сами всё равно смотрят, и друг перед